Таунер быстро и умело пришвартовалась. Они минуту посидели молча.
— Спасибо, что довезла меня обратно, — наконец произнес Рафферти.
— Никаких проблем.
Рафферти не знал, что еще сказать и нажал кнопку гудка. Трижды быстро посигналил, подзывая катер.
Они снова посидели, не разговаривая. Потом Рафферти услышал шум приближающегося катера.
— Как твоя голова?
— Чертовски болит. — Он попытался рассмеяться.
— Бедняжка.
Рафферти не понял, говорит ли она искренне или смеется над ним.
— Ты сможешь вести, или лучше я сяду за руль? — спросила Таунер, когда они садились в машину и он придержал для нее дверцу со стороны пассажирского сиденья.
— Все в порядке.
Он отвез Таунер домой и проводил до двери.
— Я бы тебя пригласила, но…
— Я лучше поеду к себе. — Рафферти дотронулся до головы. Он был страшно разочарован и ничего не мог с этим поделать.
Таунер кивнула.
— Надеюсь, тебе полегчало.
— Через сутки пройдет само. Или раньше. Если хорошенько высплюсь. Впрочем, не знаю, как получится. — Он начал спускаться по ступенькам, но с полпути вернулся. — Обязательно запри дверь.
— Что?
Рафферти стоял слишком близко. У него кружилась голова, когда он смотрел на Таунер с такого расстояния. И Рафферти не сомневался, что эта близость ее нервирует. Он спустился на одну ступеньку.
— Кэл попытается тебя навестить. Когда-нибудь. Не хочу пугать, но, пожалуйста, держи дверь на замке.
— Ладно. — Голос у Таунер дрогнул.
— Я вовсе тебя не пугаю, — повторил Рафферти.
— Ладно.
Рафферти подождал на лестнице, пока раздастся щелчок замка.
«Интересно, остались ли у меня таблетки имитрекс?» Мигрень разыгралась не на шутку.
Очень важно задать правильный вопрос. Возможно, это самая большая ответственность, возложенная на Читающую.
Руководство для Читающих кружево
Я прислоняюсь к двери, чтобы успокоиться, и ожидаю, когда схлынет адреналин. Рафферти вовсе не хотел меня пугать, но все-таки испугал. Я знаю, что он прав. Кэл захочет прийти ко мне. Я тысячу раз видела это во сне. Точнее, в кошмарах. Знаю, как это произойдет. Я столько раз видела эту сцену, что буквально заучила ее наизусть.
Возможно, она не пугает меня до безумия, во всяком случае, не каждый раз, но все-таки я не хочу это видеть.
Я не так уж разочарована тем, что наш вечер закончился рано. Жаль, что у Рафферти разболелась голова, но, честно говоря, мне и самой нехорошо. Не знаю, физическая это проблема или психологическая, но надо на всякий случай позвонить хирургу в Лос-Анджелес — пусть попросит какого-нибудь бостонского врача осмотреть меня.
Лишь через несколько минут я понимаю, что забыла свитер в машине Рафферти. Сбегая по ступенькам, слышу шум мотора. Когда достигаю тротуара, патрульная машина уже скрывается за углом.
Вновь поднимаюсь по лестнице и поворачиваю ручку — она крутится, но не поддается. Дверь захлопнулась. Ключ лежит на столе, где я его оставила.
Можно вскрыть замок. Это нетрудно. Мне нужна шпилька, ну или что-нибудь проволочное. Я осматриваюсь в поисках отмычки. Но уже очень темно, ночь безлунная, а крыльцо увито плющом. Я слишком устала, чтобы тратить много времени на поиски. Если хочу пролезть в дом, проще дойти до окна, которое я уже выбила. Зачем добавлять в список ремонта еще одно разбитое стекло?
Железная садовая калитка скрипит. Я прикрываю ее и захожу в сад. Под ногами, на тропинке, ведущей к черному ходу, скрипят ракушки и морской гравий. На полпути ощущаю чужое присутствие. В сердце, точно кошка в детскую колыбельку, впрыгивает страх. Это чувство непреодолимое, гнетущее, и у меня перехватывает дыхание.
Я резко разворачиваюсь. На скамейке неподвижно застыла сутулая мужская фигура. На нее падает свет уличных фонарей, пробиваясь через железные прутья ограды. Двигаются только глаза ночного гостя. Я чувствую на себе их взгляд.
Ноги тяжелеют, будто в ночном кошмаре. Я застываю на месте. В памяти оживает предупреждение Рафферти: «Кэл захочет тебя повидать».
Я слышу чужое дыхание. Не могу двигаться. Закрываю глаза и пытаюсь позвать собак. В моем кошмаре — или галлюцинации, как это упорно называли врачи — неизменно присутствовали собаки. Но во сне местом действия был наш остров, а не сад Евы. Здесь никто не придет мне на помощь.
Впервые в жизни надеюсь, что у меня галлюцинация. Надо закрыть глаза, а когда открою, он исчезнет.
Медленно, очень медленно поднимаю веки. Он по-прежнему здесь. Это не бред.
— Что тебе надо? — Я пытаюсь говорить грозно.
Его глаза жгут.
— Уходи, — говорю я. Но мой голос звучит слабо и сдавленно. Я пропала.
Мир замирает. Мы как будто зависли в невесомости. Я потрясена, когда он наконец заговаривает со мной.
— София… — Это почти шепот.
Я вырвалась на поверхность. Покинула мрак. Снова можно дышать.
— Джек…
То ли пелена спала, то ли глаза привыкли к темноте, но я теперь вижу его. Мою детскую любовь. Через несколько минут в доме, при резком электрическом свете, станет понятно, что с ним сделали годы. Гнев. Измена. Но сейчас, когда Джек озарен лишь луной и звездами, ему снова восемнадцать.
Неопытная Читающая должна подавлять желание интерпретировать увиденные образы. Они принадлежат исключительно Вопрошающему.
Руководство для Читающих кружево
Я просыпаюсь на плывущем корабле. Вокруг — открытый океан, земли не видно. Моя кожа потрескалась от солнца. Язык распух от жажды. Я умираю.
Нужно выкинуть это из головы. Сцена мне знакома — по крайней мере я ее уже видела во сне.
Я заставляю себя сесть.
Что здесь настоящее?
Силой воли удается очистить сознание.
Что здесь настоящее?
Я в комнате. В доме Евы. На кровати. Смотрю сквозь кружевной полог, потом резко приподнимаю голову. Картинка тускнеет и исчезает, оставляя лишь воспоминания.
Что здесь настоящее?
Евина кровать стоит в самом центре комнаты — судно, окруженное водой. Четыре резных с столба вздымаются точно шпили миниатюрного собора. Красное дерево привезли в Салем на одном из кораблей Уитни с Мадагаскара. Резные столбики сделал местный мачтовый мастер, который был скорее художником, нежели корабельным плотником. Изголовье кровати — грубо обтесанная доска, зато столбики, поднимаясь, симметрично изгибаются и скручиваются, вплоть до самого верха, до пышного полога, который сделала Ева, собрав изготовленные за много лет кружева и сшив их точно лоскутное одеяло. Эта кровать — нечто среднее между кафедральным собором и кораблем. Но скорее все-таки корабль благодаря пологу, похожему на парус, и четырем мачтам.