—Завтра.
—Хорошо, не бери билет на поезд.
—Может, взять билет на поезд на понедельник, а на самолет на воскресенье, чтобы всех запутать?
—Ты уже всех запутал своими детсадовскими шпионскими играми. Объясни, на кой черт ты купил билеты до Воронежа на самолет, а сам поехал… На чем ты приехал?
—На машине. Но за мной должны были следить в аэропорту, я знаю, Артур там был…
—Артура твоего засекли тоже, как он потом за пятьсот рублей интересовался на регистрации, мол, спрашивал ли кто про тебя с твоим иностранным другом или нет. Да-да, про него мне тоже известно. Короче, чем подозрительней вы себя ведете, тем хуже для вас.
—В чем же дело? Я ничего не понимаю. Ральф приехал в Россию, чтобы найти следы дяди, который тут воевал. Вот и вся история.
—В «конторе» считают, что ты и твой иностранный друг, возможно, скрываете секрет государственной важности. И еще там кто-то считает, будто этот секрет пахнет большими деньгами. Я так думаю. А вот тут уж они раздумывать не будут, впрягаться в историю или нет. Бог с ним, давай поговорим у меня дома, когда вернешься. Жду тебя, и постарайся обойтись без игр в разведчиков в тылу врага.
Антон чувствовал себя так, словно едет в вагоне метро, где начисто отсутствуют все поручни и даже сидения, а потому в нем абсолютно не за что ухватиться. Он понимал, вокруг него что-то происходит, но никаких догадок о природе происходящего мозг не предлагал. Антон плюхнулся на кровать уставился на потолок. По потолку полз паучок.
«Паучок — к письму или к известию,— машинально отметил Антон.— Надо вставать и идти на поиски Кати Зайцевой. И еще хорошо бы позвонить Рите. Нет, это потом, когда хоть что-то прояснится».
Квартира семьи Зайцевых располагалась на улице Лизюкова, которая благодаря маленькой бронзовой фигурке котенка, поставленной здесь в качестве украшения, стала достопримечательностью города. Решили, что Ральфу лучше подождать в машине. Поэтому в квартиру поднялись Игорь и Антон.
Игорь повторил хозяевам — пожилой даме, мужчине и женщине средних лет — свои вчерашние объяснения: мол, так и так, Антон Ушаков из Москвы и его иностранный партнер собирают рассказы о войне, так сказать, поведанные непосредственными участниками событий.
Пожилая дама назвалась Елизаветой Михайловной Зайцевой. Скорее всего, это была сестра Екатерины. Она предложила гостям чаю. Мужчина и женщина деликатно ушли в другую комнату.
—Это дочка моя с мужем,— сообщила Елизавета Михайловна.— Живем дружно, мужик хороший попался, пьет только по праздникам.
—Здорово у нас в России,— прокомментировал Антон с улыбкой.— Раз мужик мало пьет, уже хорошо.
—А чего ж вы хотите? Посмотрите вокруг! Ужас-то какой творится. Раньше так не пили. И молодежь пьет, и девки. И пьют, и курят!
—Елизавета Михайловна, скажите, а вашу сестру Екатерина зовут?
—Угу,— кивнула хозяйка.— Катя, Екатерина. Но ее сейчас дома нет.
—А она скоро будет?
—Так вы про нее хотите узнать или со мной поговорить?
«Что-то она не очень расположена к беседе,— вздохнул Антон.— не стоит врать ей, лучше быть предельно откровенным. По крайней мере, эта простейшая тактика до сих пор выручала».
—Елизавета Михайловна, послушайте, мы бы хотели поговорить с Екатериной Михайловной. Но мы до сих пор не знаем, жива ли она. Живет ли с вами. Мы навели справки, нашли вас. За это простите, но такую информацию сейчас может найти любой школьник. Мой друг, из-за границы, он интересуется судьбой своего дяди, который пропал в России в конце войны. Считается, что его похоронили в Москве, но точных данных у нас нет. В последнем письме домой, которое он написал как раз из Воронежа, упоминается некая Катя Зайцева… Мы хотели узнать, не могла ли ваша сестра по работе каким-то образом иметь возможность общаться с немцами, которые стояли в Воронеже зимой 1942 года. Собственно, вот…
Елизавета Михайловна пристально посмотрела на Антона. Прямо в глаза. Долго, очень долго не отводила взгляд, а потом произнесла:
—Думаю, вы ошиблись. Фашисты были, кое-кто с ними общался, но только не наша семья.
Антон отчего-то вопросительно посмотрел на Игоря. Тот лишь плечами пожал, а потом, указав на дверь, дал понять, что подождет Антона внизу, и удалился.
—Скажите,— Антон не терял надежды.— А вы ничего не путаете? Поймите, мы ведь никого не обвиняем ни в чем. Если кто-то и общался с немцами, или даже работал на них не по своей воле, что тут такого? Сейчас за это не преследуют. Видите ли, у нас кроме вас никого нет, кто мог бы нам помочь.
Елизавета Михайловна задумалась. Взяла с блюдечка чашку с чаем, отпила глоток. Потом пробормотала:
—Я вам не предложила варенье. Вот сахар. Вы пейте чай… А в общем, вы правы. Да и если захотите, все равно узнаете, где Катя, верно?
—Так зачем нам узнавать, вы нам сами и скажите. Она жива?— Антон подался вперед.
—Жива, слава тебе господи, жива. Мы с ней первый раз после войны повидались только пять лет назад. Я к ней ездила… в Америку.
—Куда?!
—В Америку. Катенька там живет с мужем. Ведь дело как вышло: когда немцев погнали с Воронежа^ она, конечно, вместе со всеми радовалась. Но была у нее и тайная печаль. Только я про ту печаль знала.
С хорошим парнем она подружилась. И такая беда, что парень был из немцев, кажись, ефрейтор. Симпатичный такой, она все по-немецки с ним разговаривала, а им это страсть как нравилось. Катенька до войны немного учительствовала. А тут наведался к нам, как раз перед тем, как город наши заняли, бывший замдиректора завода, где я в бухгалтерии числилась, и говорит, дескать: «Все Лизавета, немцы ушли, твоей Катьке теперь конец. Наши придут, узнают, что с немцами якшалась, да в клубе их посуду мыла, расстреляют». И так просто как-то это сказал…
Но мы же подневольные были — что скажут, то и делали, да и как-то жить всем нужно было. Я Катеньке все и выложила. Мы чувствовали — не пощадят ее, но даже подумать не могли, чтобы бежать с немцами. Так и остались дома. А уже через неделю или через две кто-то показал на нее. Ну и пришли. Взяли на допрос, а потом сразу в лагерь. Через месяц забрали и меня… Правда, я всего три года отсидела.
—А вас за что забрали?
—За что? За то, наверное, что сестру, не уберегла. Не уговорила с немцем не общаться. Да у них, кстати, не было ничего, вроде бы… Так, встречались в клубе, дома он у нас был один раз. Эх, солдатик, такой уж он весь был положительный, чистенький, ухоженный, очень вежливый. Из-за него мы с Катей по лагерям мытарствовали. Она вернулась только в пятьдесят четвертом… Вы не думайте, я ведь не осуждаю. Но вот жизнь, а? Кто бы мог подумать…
Елизавета Михайловна вдруг всплакнула, но, устыдившись, махнула рукой, встала, быстро подошла к окну. Долго молчала, глядя на улицу. Потом повернулась к Антону и спросила с тоской: