— Боюсь, еще не время. Дело в том, что есть кое-какие несоответствия и…
Старику пришлось солгать. Пот проступил под редкими седыми волосами его «вдовьего пика».
— Неужели? — изумился Коэн, пристально всматриваясь в древние письмена. — А, на мой взгляд, все очень даже ясно. Греческий?
— Греческий.
— Если не ошибаюсь, греческий койне? [43]
Йоси не нравилось, куда гнул равви. Но если он не заглотит наживку…
— Точно. У вас наметанный глаз.
Оценивающим взглядом Коэн окинул плотно заполненные текстом свитки.
— Всего три листа. Наверняка ведь вы уже закончили с транскрипцией?
— Закончил, — пришлось сознаться.
— Может, тогда вы могли бы дать крупнейшему благотворителю музея первым взглянуть на нее?
Йоси перевел нерешительный взгляд на расправленные свитки. Раввину не было необходимости напоминать о своих заслугах. Коэн являлся президентом организации, которая обеспечила музеи Израиля и программы исследований ИУД неограниченным финансированием. Но Йоси знал также, что тесное сотрудничество этого человека с Министерством религии вызвало немало споров. Он принимал участие в консервации мест захоронений, случайно обнаруженных строителями в Иерусалиме и за его пределами. Ученый собственными глазами видел, как Коэн ложился на землю перед экскаватором, пытаясь не допустить осквернения гробницы первого века, вскрытой во время строительства многоэтажки в Тальпиоте. Раввин действовал согласно древним иудейским законам — Галаха, [44] — требующим почтения к усопшим.
Это открытие наверняка усилит позиции раввина. Джозеф твердо решил стоять на своем.
— Вы меня извините, но я не считаю, что это благоразумно — на данном этапе.
Коэн разочарованно покачал головой, поджав губы.
— Тогда, может, позволите мне просто взглянуть?
Он показал на сосуд.
— Да, конечно. Только попрошу вас…
Археолог потянулся к полке и, достав из небольшой коробки пару свежих латексных перчаток, протянул их раввину.
Коэн натянул перчатки на тонкие, как у пианиста, пальцы и принялся изучать сосуд.
Сосуд выглядел обыкновенным. Взяв его за бока, раввин осторожно приподнял над столом — он оказался неожиданно тяжелым. Коэн заглянул внутрь и убедился, что там пусто. Поворачивая сосуд, он заметил выгравированный на боку символ. Глаза его тотчас расширились, лицо побелело. Он с трудом подавил возглас.
— Самое удивительное, — заметил Джозеф, — точь-в-точь такой же, как на оссуарии, что мы нашли в июне.
— Несомненно, — согласился Коэн, изо всех сил стараясь не выдать волнения.
Словно желая убедиться, что это не сон, он провел по символу пальцем. Печать наследия. Эхом отозвались в голове слова деда: «Верно, только не рыба, а дельфин. И не совсем вилка, а трезубец».
— Кумран, я правильно понял?
Джозеф вновь замялся. Однако ни для кого не было секретом, что Мицраки сейчас проводит в Кумране изыскания. Ученый кивнул.
— Как раз тогда, когда все решили, что источник уже иссяк.
Коэн бережно вернул сосуд на стол. Когда он стягивал перчатки, взгляд его упал на экран монитора археолога — на темно-синем фоне в центре висело диалоговое окно, предлагавшее ввести логин и пароль.
— Ну что ж, — проговорил Коэн. — Буду с нетерпением ждать ваших открытий.
— Я тоже, — ответил венгр и начал стягивать лабораторный халат. — Я должен запереть здесь все: мне надо уходить.
Это было правдой.
— Симпозиум в музее Израиля, — добавил он для полноты картины и повесил халат на вешалку за дверью.
— Ах да. Если не ошибаюсь, что-то о вавилонянах?
Раввин наверняка знал, какая тема на повестке дня.
— Реликвии вавилонского пленения, если точно.
— Должно быть, чрезвычайно интересно.
— Посмотрим. — Выдавив улыбку, старик показал на дверь. — Я должен идти, а то опоздаю.
Окинув напоследок взглядом сосуд и папирусы, Коэн вышел в коридор и дождался, пока Джозеф закроет дверь на ключ.
— Рад был встрече с вами, равви. Шалом.
— Шалом.
Коэн сложил руки на груди, проводил взглядом ученого до угла и принялся изучать дверной замок.
Феникс
— Даже не знаю, что говорить… — начал Донован, вжавшись в кожу пассажирского сиденья «вольво». — Я так виноват перед вами, Шарлотта. Если б я знал, что они…
Но когда он вновь взглянул на генетика — искаженное болью лицо, слезы, трясущиеся руки, вцепившиеся в руль пальцы с побелевшими костяшками, — он понял, что нет на свете слов, способных сейчас утешить ее.
Шарлотта вела машину молча, не сводя глаз с дороги: она тоже не находила слов. К моменту, когда высотные здания делового центра остались в зеркале заднего вида, напряжение смертельной гонки уступило неодолимому горю и шоку. Дело было не только в том, что на ее глазах так жестоко расправились с человеком, которого она, как ей казалось, любила, — убили гениального мечтателя. Ученого, который мог бы произвести революцию в генетике. Это невосполнимая потеря, последствия которой скажутся на многих.
Они двигались на север по Скво-Пик-паркуэй. Шарлотте необходимо было продумать какой-то план или хотя бы определиться, куда ехать, однако единственное, что приходило ей в голову, это мысль о бегстве. Когда же слезы совсем застили ей глаза, она отпустила педаль акселератора.
— Они от нас не отстанут? — спросила она, открывая бардачок, чтобы достать салфетку.
— Боюсь, что так.
Она вытерла нос и промокнула глаза.
— А кто они?
— Трудно сказать, — покачал головой Патрик. — Но явно профессионалы. Как они так быстро нашли меня?
Он вздохнул и вскинул вверх руки.
— Они будут искать любую информацию.
— Их послал Конте? — Она шмыгнула носом. — Это он все затеял?
С того самого момента, как этот урод погнался за ней на выходе из Ватикана, и она врезала ему ногой в пах, Шарлотта страшилась его мести.