— Храм… Портика Соломона не видно… — В темноте Зильберг был их чичероне. — Крепость Антония… Розалин, вот это, наверное, преторий… Все нас путает, правда? Все такое… новое… В буквальном смысле слова. Это полукруглое здание — театр… На окнах что-то висит…
— Римские штандарты, — угнетенным голосом сказала Розалин.
Элиса затаила дыхание. Она знала, что его они не увидят. Не могло им так повезти. Это — как найти иголку в миллионах стогов сена.
Зильберг говорил, что его скорее можно увидеть на кресте, чем на улицах. И все же они с Райтер сдвинулись в расчетах назад: пятнадцатый день нисана назывался днем его смерти в синоптических евангелиях, а четырнадцатый — у Иоанна. Зильберг отдавал предпочтение Иоанну, что давало пятницу в месяце апреле. Понтий Пилат правил с 26 по 36 годы нашей эры, поэтому получались две возможные даты: 7 апреля 30 года или 21 апреля 33 года. Но были и другие сведения: Сеян, префект преторианской гвардии в Риме и сторонник применения жестких мер по отношению к евреям, был казнен в 32 году, а император Тиберий не поддерживал такую политику. Если Сеян был мертв, становятся более понятными колебания Пилата в момент вынесения приговора еврейскому плотнику. А это значит, что самым вероятным годом смерти Христа является тридцать третий.
Зильберг и Райтер выбрали точное время (Зильберг говорил «сделали ставку»): апрельские дни перед 21 числом этого месяца в 33 году.
— Он был одним из людей в семидесятитысячном городе, но вызвал шумиху… Возможно… нам удастся увидеть какое-то косвенное свидетельство… Понять что-то по движению людей…
Но людей нигде не было. Город казался пустым.
— Куда все подевались? — спросил Марини. — Компьютер нашел там людей…
— Серджио, есть другие открытые струны, — сказал Крейг. — Мы не знаем, к какому точно моменту времени относится эта… Может быть, люди…
Следующая картинка заставила Крейга замолчать. Камера спустилась к наклонной улочке и перескочила к другой временной струне. Внезапно в зале воцарилось гробовое молчание.
В левой части экрана виднелся неподвижный силуэт.
Он был черным, как тень. На голове у него было что-то вроде покрывала, а в руках — что-то белое, возможно, корзина. Расстояние не позволяло разглядеть его как следует, изображение казалось немного смазанным. Контрастируя с окружавшим ее светом, фигура выглядела пугающе: расплывчатый черный силуэт. Но вид ее сомнений не вызывал.
— Это женщина, — сказал Зильберг.
Элиса подавила охватившую ее дрожь. Она подумала, что даже два докрасна раскаленных куска железа у ее глаз не вынудили бы ее в этот момент зажмуриться, что уж и говорить о каком-то возможном Воздействии. Она лелеяла это изображение, пожирала его изголодавшимися хрусталиками глаз, умывавшихся слезами. Первое человеческое существо из прошлого, которого мы видим. Вот оно, застыло на экране. Женщина, которая на самом деле жила две тысячи лет тому назад. Куда она идет? На рынок? Что у нее в корзине? Может, она видела, как проповедует Иисус? Видела, как он въезжает в город на осле и махала ему пальмовой ветвью?
Картинка перескочила к другой, непоследовательной, струне, и фигура, казалось, прыгнула на несколько метров, переместившись в центр экрана. Она и дальше была неподвижна, закутана в свои черные одеяния, но по ее позе было видно, что ее «сняли» сверху, когда она шла слева направо по наклонной улице.
Другой скачок. На сей раз фигура не сместилась. Она остановилась? Компьютер автоматически увеличил изображение, приблизившись к верхней половине фигуры. Начавший было говорить Зильберг резко умолк.
И тогда случилось то, отчего у Элисы перехватило дыхание.
После еще одного скачка фигура оказалась повернутой, голова ее была поднята, словно она смотрела в камеру. Словно она смотрела на них.
Но не это вызвало крики, стук отбрасываемых стульев и суматошное движение в темноте.
Причиной было ее лицо.
Только Бланес спокойно сидел на углу стола. На противоположном конце стола Марини поигрывал фломастером, как отрабатывающий свой любимый трюк фокусник. Клиссо постукивала по столу пальцами. Валенте делал вид, что его больше всего интересует созерцание острова за окном, но его нервное состояние было заметно по постоянной смене позы. Крейг и Росс пользовались любым предлогом (убрать стаканы, подать их), чтобы сновать туда-сюда на кухню. Зильбергу предлоги были не нужны: это был бык, запертый в крохотной клети.
Сидевшая напротив Марини Элиса переводила взгляд с одного на другого, присматриваясь к мелочам, к жестам, к тому, что делал каждый из них… Это помогало ей не думать.
— Наверное, какая-то болезнь, — сказал Зильберг. — Может быть, лепра. В те времена она представляла собой эпидемию и опустошала многие города. Жаклин, вы как думаете?
— Мне надо бы получше рассмотреть ее. Возможно, это и лепра, но… странно как-то…
— Что?
— Что у нее нет глаз и большей части лица, и при этом она, кажется, идет, как будто все прекрасно видит.
— Простите, Жаклин, но мы не знаем, «прекрасно» ли она шла, — вежливо заметил Крейг, останавливаясь напротив нее. — Изображение шло скачками. Между разными струнами могло быть две секунды промежутка, а могло и пятнадцать. Мы не знаем — может быть, она шла и шаталась…
— Я понимаю, — кивнула Жаклин, — но, с другой стороны, повреждения слишком обширны для той лепры, которую мы знаем. Хотя, возможно, в те времена…
— Ты вот сказала про то, что она видела… — перебил ее Марини. — Как может быть, что она на нас… смотрела? У вас не было такого ощущения?
— У нее не было глаз, — отрезал Валенте с похожей на рану ухмылкой.
— Я хочу сказать, что было похоже, будто она предчувствует наше присутствие…
— Это «пред» означает две тысячи лет. Какое-то очень длинное «пред», как по-твоему?
— Она нас никак не предчувствовала, Серджио, — вмешался Зильберг. — Нам так показалось, но это совершенно невозможно…
— Я знаю, я просто говорю…
— Просто мы видели то, что хотели увидеть, — прервал его Зильберг. — Нельзя забывать про Воздействие. Из-за него мы становимся более мнительными.
В поле зрения Элисы попала какая-то тень — это была Розалин. Бедная Розалин. Как она держится? И Надя, и Розалин ушли передохнуть после того, как вид Иерусалима вызвал у них обеих нервную реакцию. Надя забилась в истерических рыданиях, а историчка, наоборот, окаменела. Элиса никогда не забудет, как выглядела Розалин Райтер, когда зажгли свет: она стояла, вытянув руки вдоль тела, как наделенная дыханием статуя. Огромная разница: Надя выглядела испуганной, Розалин своим видом внушала страх.
Окружавший ее ореол так до конца и не развеялся. Розалин вошла в столовую и остановилась перед ними, как служанка, которую вызвали, чтобы отдать приказания.