– Через два часа мы должны сойти на берег в Белфасте. Там попытаемся сесть на самолет.
– И сколько времени я еще буду тут лежать?
– Пока твое поведение будет угрожать провалом нашей миссии.
Впервые за много часов Штефан посмотрел Петеру в глаза:
– Если я пообещаю вести себя спокойно, ты меня развяжешь?
– Ответ утвердительный.
Штефан задумался. Он знал – Петер не шутит, обещая продержать его в багажнике еще много часов. Конечно, он не испытывал к новому Петеру доверия, однако и болтаться в этой металлической клетке было невыносимо. Ему становилось дурно при мысли, что крышка багажника снова опустится у него над головой и он останется в темноте, упакованный, как какая-то посылка.
– Ты объяснишь мне свой план? – спросил он.
– Да, потому что ты мне понадобишься…
Порывистый ветер раскачивал корабль. Желающих прогуляться на палубе было не слишком много. Опершись локтями о леер, Петер смотрел на едва различимый вдалеке берег Ирландии. Штефан растирал запястья, которые сильно болели.
– Еще два дня назад я страдал морской болезнью, – сказал Петер. – Стоило ступить в лодку или на корабль – лицо сразу же зеленело и меня нещадно рвало.
– И благодаря тому, другому, это переменилось?
– Полагаю, что так. Честно говоря, я уже не могу отличить воспоминания моей собственной жизни от его воспоминаний. Это странно, но я ощущаю себя более взрослым и более уравновешенным, что ли. Словно бы Фрэнк передал мне свой жизненный опыт. От одной мысли об этом голова идет кругом…
– Где ты раздобыл машину и деньги, чтобы заплатить за паром?
– К моему величайшему стыду, это было довольно просто. Я украл и то и другое в аэропорту Глазго. Я выбрал жертву, и, надо сказать, мое новоприобретенное чутье меня не подвело: у этого типа были при себе наличные и даже немного еды.
Мимо них с криком пролетела чайка. Какие-то секунды они следили глазами за ее полетом.
– Мне жаль, что так получилось с Валерией, – тихо начал Петер.
Штефан обернулся к нему. На лице компаньона он увидел тревогу и грусть. Наконец-то перед ним был тот Петер, которого он знал.
– Ты тут ни при чем, – вздохнул Штефан. – В любом случае, думаю, у нас бы не получилось ее освободить.
– Я виноват уже в том, что не предотвратил случившееся. Я их недооценил. И теперь злюсь на себя за это.
– Что ты сделал с чемоданчиком?
– Он в надежном месте. Я его спрятал.
– На корабле?
– Нет. Он остался в Шотландии.
Штефан сомневался, стоит ли задавать вопрос, вертевшийся на языке.
– Мне кажется, ты не горишь желанием рассказать мне, где ты его спрятал.
– Думаю, так будет лучше.
– Ты мне не доверяешь?
– Речь идет не о доверии. Я только теперь понял, на что они способны, когда хотят «разговорить» человека.
– А кто сказал, что от меня они узнают больше, чем от тебя?
– Фрэнк Гасснер.
Штефан опустил взгляд и задумчиво стал следить, как пенится, убегая от корпуса корабля, кильватерная струя.
– Первое, что мы должны сделать, – это освободить Валерию, – сказал Петер. – Когда мы снова будем вместе, мы решим, что делать с этим чемоданчиком.
Штефан пару секунд молчал, потом произнес:
– Я отдам все, лишь бы узнать, где сейчас Валерия.
– Но у тебя, славный мой Штефан, кроме доброго сердца, ничего нет. Поэтому не порти себе кровь. Тем более что я знаю, куда они ее увезли.
Штефан повернулся к компаньону:
– То есть?
– После эксперимента я понял несколько вещей, о которых не знали даже Дестрели. Например, то, что наша память и коллективное сознание обмениваются информацией, пока мы спим. Я заметил, что воспоминания Гасснера примешиваются к моим собственным во сне. Несколько часов назад, пока ты бесновался в багажнике, я немного поспал. Каждый раз, просыпаясь, я в течение нескольких секунд ощущаю, что мои знания и восприятие расширились, потом, очень быстро, это ощущение проходит. Моя память снова становится монолитной, полностью усвоив очередную «добавку».
– И какое отношение это имеет к Валерии?
– Это имеет отношение не только к ней, но к вам обоим.
Петер внимательно посмотрел на Штефана и продолжил:
– Я думаю, что реинкарнации как таковой не существует. Или этот термин толкуют неверно. Мое тело – это тело Петера, история рождения и взросления моего тела в этой жизни тоже связаны с Петером, но мое сознание представляет собой смесь сознаний Петера и Фрэнка. Фрэнк не обрел новую жизнь, но его душа слилась с моей душой.
– Черт бы побрал эту спешку! – выругался Штефан. – Если бы мы все трое успели пройти «маркировку» и разбудить память о предыдущей жизни, мы бы были сейчас куда лучше подготовлены к происходящему!
– Не думаю. Вы с Валерией унаследовали души двух ученых. А они, так скажем, закончили свою миссию до того, как умереть. Единственная ценность в жизни, которая у них оставалась, – это любовь. Они решили поставить свои научные достижения на службу своим чувствам, хотя многие годы все было наоборот. В новой жизни они хотели посвятить себя друг Другу, своей любви.
– Как тогда объяснить твой случай?
– Я мало что понимаю. Это парадоксально, но мне почти ничего не известно о Фрэнке Гасснере. Я ощущаю связь с ним, но информации о нем у меня мало. Обратного хода нет. У меня такое впечатление, что он не убивал Дестрелей. Наоборот, он расстроился, узнав, что с ними случилось. Он испытал гнев и грусть… И я спрашиваю себя, не решил ли он отправиться за ними следом, чтобы все исправить… Как бы то ни было, именно это я и хочу сделать.
– Это что – угрызения совести?
– Не только. По моим ощущениям, он разочаровался в системе, которой честно служил и которая предала его идеалы. – Петер улыбнулся и добавил: – Я думаю, Фрэнк был куда наивнее, чем я…
– И куда, по-твоему, они ее увезли?
– Туда, где они могут кого угодно допрашивать, пренебрегая законной процедурой, – в штаб-квартиру АНБ, в США.
– Нам туда не проникнуть, она же наверняка охраняется, как крепость.
– Я знаю, как там все устроено. И каждую ночь узнаю новые детали. Я работал там больше пятнадцати лет…
Штефан выпрямился и посмотрел на Петера:
– Признаюсь, иногда ты меня пугаешь…
– Думаешь, мне самому не страшно? Ни с того ни с сего я стал мыслить, как стратег. Эта история изменила течение моей жизни. Главное для меня – это Дестрели и их труды, я каждую минуту помню, что им пришлось перенести. Все, что я узнаю, каждый обрывок информации, который я получаю, – все направлено на достижение одной цели. У меня теперь нет собственной жизни, Штефан, я превратился в орудие навязчивой идеи, которая появилась у меня больше двадцати лет назад…