— Я пошутила, неужели ты не понимаешь, — пробормотала она.
— Но это не было смешно, — ответил он и пошел к своему столу.
С тех пор они с Йоханнесом избегали разговоров о научном руководителе, хотя Анна считала, что Хелланд становится все более и более странным. Однажды вечером Анна завезла Лили к Сесилье и поехала на кафедру поработать. Начинало темнеть, и парковка позади здания была полна танцующих синих теней. Пахло листвой и концом невероятно холодного лета. Несколько голубей клевали землю у велосипедной парковки и вспорхнули, когда ее велосипед накренился и упал. Йоханнес наверняка давно уже ушел домой, а жаль.
Вдруг откуда-то из сумерек вышел Ларс Хелланд. Он стоял спиной к ней, не шевелясь, на том месте, где только что семенили птицы, и был похож на восковую куклу. Хелланд не обращал внимания на птиц и не оборачивался. В этот момент она забеспокоилась и медленно пошла по направлению к нему. Темнело, Анна специально дала круг по стоянке, надеясь, что он по крайней мере с ней поздоровается. Но он по-прежнему не оборачивался. Просто стоял оцепенев. Анна поискала глазами его машину, но ни машины, ни велосипеда нигде не было видно. Да у него и не было в руках ни ключей от машины, ни портфеля, ни куртки. Наконец она боком вошла в поле его зрения и откашлялась. Хелланд повернул голову, посмотрел на нее пустым взглядом и открыл рот, чтобы что-то сказать, но оттуда раздался только булькающий звук, и на губах проступило немного белой пены.
— С вами все в порядке? — испуганно крикнула Анна.
— Ойдите, — промямлил он и ударил воздух рукой. Он смотрел разъяренно и явно собирался отмахнуться от Анны, но рука ударила воздух в метре от нее.
— Оодите, — сказал он снова, и с его губ сорвалась и исчезла в темноте капля пены.
— Мне уйти? — переспросила Анна.
Хелланд кивнул.
— Да, уходите, — сказал он вдруг четко.
И Анна ушла. Ее сердце громко стучало все время, потребовавшееся ей для того, чтобы подняться на третий этаж и закрыться в копировальной комнате, выходящей на парковку. Она стояла у темного окна и следила за Хелландом. Он еще постоял на месте, потом все его тело как будто сотряслось в страшном приступе озноба, он покачал головой, поднял сначала одну ногу, потом вторую, а потом пошел к большой парковке и исчез за углом.
На следующий день она решила рассказать Йоханнесу о том, что видела, и хотя поначалу он был раздражен, что она нарушила их негласный уговор не обсуждать Хелланда, но потом, к большому удивлению Анны, признал, что тоже заметил, что Хелланд не в лучшей форме. Они с Хелландом как раз писали статью на основе дипломной работы Йоханнеса, и Йоханнес нехотя подтвердил, что Хелланд в профессиональном смысле действительно не в лучшей форме. Анна вдруг спросила:
— А что у него с глазом?
Йоханнес посмотрел на нее непонимающе.
— У него что-то есть в глазу, — сказала Анна, указывая на край собственного правого глаза. — Какая-то маленькая твердая выпуклость. Может, он чем-то болен?
Йоханнес пожал плечами. Анне так и не удалось рассмотреть, действительно ли у Хелланда было что-то с глазом, потому что с тех пор она видела его только мельком, когда он быстро проходил по коридору как порыв беспокойства и тревоги, бросал «здрасть!» сквозь полуоткрытую дверь в их учебную келью и исчезал в лифте. Йоханнес снова склонился над своей клавиатурой, и Анна решила больше не поднимать эту тему.
Анна переехала в Копенгаген в 1999 году, когда поступила в университет. Йенс, ее отец, к тому времени уже жил здесь, и именно он помог ей найти квартиру на Флорсгаде. Йенс и Сесилье развелись, когда Анне было восемь лет, и она осталась с мамой на острове Фюн, в маленькой деревне Брендеруп, недалеко от Оденсе. В деревне было всего пятьдесят домов, семьи были тесно связаны между собой, лучше места для того, чтобы провести детство, не придумаешь. Со времени развода прошли годы, но Анна так и не знала точной его причины, да и Йенс продолжал регулярно к ним приезжать, как поклонник, надеющийся на лучшее. Анна знала, что это очень раздражало женщин, с которыми Йенс встречался после развода. Не то чтобы они с Йенсом регулярно говорили об их чувствах, но он как-то упомянул об этом в разговоре. Женщинам, с которыми он встречался, не очень-то нравилось, что он предпочитал встречать Рождество с Сесилье (и Анной), а не с ними, ездить в отпуск с Сесилье (и Анной), а не с ними, и что он ни разу не забыл про день рождения Сесилье (хотя дважды забывал день рождения Анны). Анна знала, что отец ее любит. Но Сесилье он боготворил, это было очевидно всем и каждому.
Анна однажды поделилась с Карен наблюдением, что родители обычно больше любят друг друга, чем детей. Карен была ее лучшей подругой, им обеим тогда было по десять лет. Они играли в дочки-матери, и Анна спросила у Карен, почему взрослые любят друг друга сильнее, чем детей, и Карен ответила, что ничего подобного. Ее мама говорила ей, что любит ее больше всех на земле. Что взрослые могут влюбиться друг в друга, а потом разлюбить, но детей они любят всегда, всю жизнь и никогда не раскаиваются в том, что их завели. Они уже почти поссорились, но тут Йенс позвал их из кухни, где он поджарил тосты и поставил на стол молоко и банку какао. Это, очевидно, было уже после развода, но Йенс тем не менее был у них дома и читал газету, стоя перед кухонным окном. И поджаривал тосты. Девочки вышли на кухню, и Карен вдруг спросила Йенса:
— Вы больше любите Сесилье или Анну?
Йенс опустил газету и посмотрел на нее удивленно. Карен, в отличие от маленькой и темненькой Анны, была золотоволосой и кудрявой.
— Почему ты спрашиваешь? — сказал Йенс, и Анне стало очень неловко. Карен не должна была об этом спрашивать, это не предназначалось для ушей Йенса.
Анна упорно рассматривала клеенку на столе. Она не помнила в подробностях, что случилось дальше в тот день, но точно помнила, что она расхотела играть с Карен дальше и даже отобрала у нее марку, которую сама же и подарила, хотя Карен протестовала и говорила, что так нельзя. Но вечером Йенс рассказал Анне, что, когда она родилась, у Сесилье начались большие проблемы со спиной. Она мучилась от ужасной боли, часто лежала в больницах, и ей даже нельзя было брать Анну на руки, хотя та и весила всего три килограмма. Сесилье из-за всего этого ужасно расстраивалась. Йенс подоткнул одеяло вокруг Анны и поцеловал ее в лоб.
— Вот почему я так забочусь о Сесилье, — сказал он. — Больше обычного.
Анна кивнула. Она тоже всегда старалась радовать Сесилье.
— Но тебя я люблю больше всех, Анна, — сказал он и вдруг посмотрел на нее очень серьезно. — Все родители любят так своих детей. Такой порядок.
На следующий день Анна все-таки отдала Карен марку. И маленького резинового зверька, который умел спускаться по стеклу.
Когда Анна весной 2004 года рассказала Йенсу, что она беременна и они с Томасом решили оставить ребенка, Йенс спросил:
— Почему?
Это было в день рождения Сесилье, они только что купили ей в подарок мягкий банный халат и пили теперь кофе в кафе в Оденсе, собираясь ехать в Брендеруп, где их ждал праздничный обед.