— Я тоже так решил, судя по тому, где нашел. — Я показал ей место на полу. — А ты не чувствуешь… неудобства от его близости?
— Нет, — задумчиво проговорила она, — пока не чувствую От этого холодного словечка у меня перехватило дыхание Она протянула руку, коснулась распятия, сперва нерешительно, потом взяла его. Я перевел дух. Элен тоже вздохнула.
— Я заснула, думая о матери и о статье, которую хотела бы написать по элементам трансильванских орнаментов — знаешь, местные народные вышивки славятся на весь мир, — а проснулась только теперь. — Она нахмурилась. — Мне снилось что-то плохое, но во сне была моя мать и она… она отгоняла от меня большую черную птицу. А когда отогнала, наклонилась и поцеловала меня в лоб, как целовала на ночь, когда я была маленькой, и я увидела отметину… — Она помолчала, как будто эта мысль причинила ей боль. — Я увидела метку дракона на ее голом плече, но метка не казалась чем-то ужасным — просто как родинка на теле. И после ее поцелуя мне стало не так страшно.
Меня охватила странная дрожь: вспомнилась ночь, когда я пытался сохранить трезвость рассудка от ужаса перед существом, сгубившим моего кота, мыслями о голландских купцах, которых успел полюбить. Что-то подобное защитило и Элен, хотя бы отчасти: она жестоко изранена, но потеряла не слишком много крови. Мы молча смотрели друг на друга.
— Могло быть хуже, — сказала она.
Я обнял ее и ощутил, как дрожат ее всегда твердые плечи. Меня и самого трясло.
— Да, — прошептал я. — Но мы должны защитить тебя от худшего.
Она вдруг покачала головой, словно удивляясь чему-то.
— Но ведьмы в монастыре! Не понимаю. He-умершие чураются таких мест. — Она кивнула на крест над дверью, на икону с лампадкой, висевшую в углу. — Это ведь лик Девы?
— Я и сам не понимаю, — медленно проговорил я, поворачивая ее ладонь в своих. — Но ведь мы знаем, что монахи путешествовали с останками Дракулы, да и похоронен он, скорей всего, в монастыре. Это само по себе странно. Элен… — Я сжал ее пальцы. — Мне еще вот что пришло в голову. Тот наш библиотекарь — он ведь последовал за нами в Стамбул, а потом в Будапешт. Не мог ли он оказаться и здесь? Не он ли напал на тебя этой ночью?
Она поморщилась.
— Понимаю. Он попробовал моей крови однажды и может захотеть еще, да? Правда, во сне я чувствовало что-то другое — гораздо более могущественное. Но как сумел один из них попасть внутрь, даже если они не боятся монастырей?
— Это проще всего, — ответил я, указывая на приоткрытое окно над койкой Элен. — О господи, зачем я оставил тебя здесь одну!
— Я была не одна, — возразила она. — В одной комнате со мной спали еще десять женщин. Но ты прав: он способен менять облик, как говорила моя мать… Летучая мышь, туман…
— Или большая черная птица, — вспомнился мне ее сон.
— Теперь я укушена дважды, можно считать, — чуть ли не мечтательно протянула она.
— Элен, — я встряхнул ее, — я ни за что больше не оставлю тебя одну, даже на час.
— Ни на час не остаться одной? — К ней снова вернулась на минуту прежняя улыбка, саркастическая и любовная.
— И я прошу тебя, обещай… если почувствуешь что-то, чего не чувствую я, почувствуешь, что кто-то ищет тебя…
— Если я почувствую что-нибудь такое, обязательно скажу тебе, Пол, — горячо сказала она, и данное обещание словно подтолкнуло ее к действию. — Идем, пожалуйста. Мне нужно хоть выпить чего-нибудь: красного вина или бренди, если удастся достать. И дай мне полотенце — вот оно — и газик, я вымою и перевяжу горло. — Ее страстная практичность была заразительна, и я с готовностью повиновался.
— Потом зайдем в церковь, незаметно обмоем рану святой водой. Если я смогу это вытерпеть, то еще есть надежда. Как странно, — снова та же циничная усмешка, — я всегда считала церковные обряды чепухой и вот сама исполняю.
— Он, по-видимому, не считает их чепухой, — трезво заметил я.
Я помог ей смыть кровь с горла, не коснувшись открытых ран, и сторожил у двери, пока она одевалась. Вблизи раны были так ужасны, что мне пришлось выскочить на минуту за дверь, чтобы выплакаться. Но Элен, хотя пошатывалась на ходу, держалась твердо. Она повязала свой обычный шарфик и отыскала в сумочке шнурок, взамен цепочки крестика. Я надеялся, что шнурок окажется крепче цепочки. Простыня была безнадежно испачкана пятнышками крови.
— Предоставим монахам думать… ну, в этой спальне и раньше бывали женщины, — прямолинейно заявила Элен. — Им наверняка не впервой отстирывать кровь.
Ко времени, когда мы вышли из церкви, Ранов уже томился во дворе. Он, прищурившись, взглянул на Элен.
— Долго же вы спите, — произнес он тоном обвинителя.
Я пристально разглядывал его глазные зубы, но они выглядели не длиннее, чем прежде: неочищенные, сточенные зубы, оскаленные в неприятной усмешке».
«Прежде меня раздражало явное нежелание Ранова отвезти нас в Рилу, однако энтузиазм, с которым он принял поездку в Бачково, встревожил меня еще больше. По дороге он обращал наше внимание на виды, которые часто были интересны, невзирая на его монотонные комментарии. Мы с Элен старались не встречаться взглядами, но я чувствовал исходящую от нее отчаянную тревогу. Теперь нам приходилось беспокоиться еще и из-за Йожефа. От Пловдива узкая дорога вилась вдоль каменистого ручья, а с другой стороны поднимались отвесные скалы. Мы снова углублялись в горы — в Болгарии, куда бы вы ни направились, горы всегда рядом. Я высказал эту мысль Элен, которая, сидя на заднем сиденье рановского автомобиля, смотрела в другое окно, и она кивнула:
— "Балкан" — турецкое слово и значит «гора».
Подъезд к монастырю оказался не слишком величественным — мы просто свернули с дороги на пыльную площадку и пешком прошли к воротам. Бачковский монастырь располагался среди высоких скалистых холмов, кое-где поросших лесом, у небольшой речки. Даже в начале лета местность выглядела засушливой, и я хорошо представлял, какой ценностью для монахов был близкий источник воды. Наружная стена сложена из того же тусклого камня, что и окрестные холмы, а крыша из той же желобчатой красной черепицы, которую я видел на старом доме Стойчева и на сотнях других домов и церквей вдоль дороги. Ворота представлялись темным зевом, глубоким, как устье пещеры.
— Можно просто входить? — обратился я к Ранову. Тот помотал головой, что означало «да», и мы вступили в прохладный полумрак под аркой. Через несколько секунд неторопливого шага мы оказались на солнечном дворе, но за эти мгновенья в толще монастырской стены я не слышал ни звука, кроме наших шагов.
Должно быть, я ожидал увидеть такое же людное место, как в Риле; покой и красота Бачкова заставили меня порывисто вздохнуть, и Элен тоже пробормотала что-то про себя. Монастырская церковь с красными угловатыми византийскими башнями заполняла собой почти весь двор. Они не блестели золотом, но поражали древним изяществом — гармонией, созданной простейшими материалами. Плющ обвивал церковные башни, деревья обступали их, и один высокий кипарис возвышался, соперничая с колокольней. У стены, беседуя, стояли трое монахов в черных рясах. В блистающем солнечном свете дрожали клочки тени под деревьями; легкий ветерок колыхал листву. Я с удивлением смотрел на кур, которые скребли землю между древних плит мощеного двора, и на полосатого котенка, высматривающего кого-то в трещине стены.