Он дернулся один раз и замер, а потом тело рассыпалось в пыль и перед нами осталась только груда истлевшей одежды. Отец уронил мою руку и бросился в луч фонаря, перепрыгнув темную груду на полу.

— Элен, — кричал он, или, может быть, плакал, или шептал ее имя.

И Барли рванулся вперед, подхватив фонарь, оставленный отцом. У стены лежал человек. Его кинжал валялся рядом.

— О, Элси, — проговорил он.

По его виску медленно стекала темная кровь, и под нашими остановившимися от ужаса взглядами глаза его застыли.

Барли упал на колени рядом с его изломанным телом. Он явно не верил своим глазам и задыхался от горя.

— Мастер Джеймс? — всхлипнул он.

ГЛАВА 79

Украшением лебенского отеля была гостиная с высокими потолками и с камином. Метрдотель затопил камин и решительно закрыл двери перед другими гостями.

— Поход в монастырь утомил вас, — только и сказал он, поставив перед отцом бутылку коньяка и рюмки — пять рюмок, словно мы все вернулись назад и могли выпить вместе перед огнем, — но по взгляду, которым он обменялся с моим отцом, я угадала, что их связывало много большее.

Мэтр весь вечер сидел на телефоне и как-то сумел договориться с полицейскими, которые допросили нас прямо в гостинице и отпустили под его благожелательный надзор. Подозреваю, что он связался и с моргом, или с похоронным бюро, или что у них там было в этом крошечном французском городке. Теперь все формальности были улажены, и я сидела на неудобной дамасской софе рядом с Элен, которая то и дело не глядя поднимала руку, чтобы погладить меня по голове, и старалась не вспоминать доброго лица мастера Джеймса и его окостеневшего тела, вытянувшегося под простыней. Отец сидел в глубоком кресле у огня и смотрел на нее, на нас. У Барли покраснели глаза от молчаливых слез, но он, казалось, не хотел, чтобы его утешали. Когда я взглянула на него, у меня тоже на минуту подступили слезы к глазам.

Отец поглядел на Барли, и мне вдруг показалось, что и он сейчас расплачется.

— Он был отважный человек, — тихо сказал отец. — Его атака дала Элен возможность прицелиться. Она сумела попасть в сердце только потому, что чудовище отвлеклось. Я думаю, в последнюю минуту мастер Джеймс успел понять, что он сделал. Он отомстил за любимую — и за многих других.

Барли кивнул, но говорить он еще не мог, и вокруг нас повисло короткое молчание.

— Я обещала рассказать все, когда выпадет спокойная минута, — сказала наконец Элен, отставив рюмку.

— Может, мне лучше уйти? — неохотно спросил Барли. Элен рассмеялась, и я поразилась, как мелодично звучит ее смех, совсем непохожий на обычный ее голос. Даже в этой комнате, наполовину заполненной горем, ее смех не казался неуместным.

— Нет, нет, дорогой мой, — сказала она Барли. — Как же нам обойтись без вас.

Мне нравился ее акцент, этот резкий, но милый английский выговор, который казался знакомым мне дольше, чем я себя помнила. Высокая худощавая женщина в черном платье — вышедшем из моды платье, а седеющие волосы были кольцом уложены вокруг головы. Поражало ее лицо: морщинистое, усталое, с молодыми глазами. Я каждый раз изумлялась, глядя на нее, — не только потому, что она была здесь, живая, но и потому, что всегда представляла себе Элен только молодой. Моего воображения не хватало, чтобы представить себе все эти годы, проведенные без нас.

— Рассказывать придется очень-очень долго, — тихо заговорила она, — но я уже сейчас скажу самое главное. Первое — что мне очень жаль. Я знаю, Пол, сколько боли причинила тебе. — Она взглянула на отца, сидевшего по ту сторону камина. Барли смущенно шевельнулся, но она остановила его уверенным жестом. — Еще больше боли я причинила себе. Второе я должна была сказать тебе раньше, но теперь наша дочь, — она блаженно улыбнулась, и в ее глазах блестели слезы, — наша дочь и ее друг будут свидетелями. Я живая, не не-умершая. Он не добрался до меня в третий раз.

Мне хотелось посмотреть на отца, но я не могла заставить себя повернуть голову. Я чувствовала, что эта минута принадлежит только ему. Впрочем, я слышала, что он не всхлипнул.

Она помолчала, переводя дыхание.

— Пол, когда мы приехали в Сен-Матье и я услышала их легенду — про аббата, восставшего из мертвых, и брата Кирилла, стерегущего его, — меня переполняло отчаяние и в то же время страшное любопытство. Я чувствовала, что не случайно меня так тянуло сюда. Еще до поездки во Францию я занималась исследованиями в Нью-Йорке — я тебе не говорила, Пол, — в надежде вычислить его новое убежище и отомстить за смерть отца. Но мне ни разу не попадалось ничего о Сен-Матье. Меня потянуло в монастырь только после того, как я нашла его название в твоем путеводителе. Это был просто каприз, без научного обоснования.

Она оглядела нас, чуть склонив свой тонкий профиль.

— Я снова взялась за поиски в Нью-Йорке, потому что мне казалось, будто отец погиб по моей вине — из-за моего стремления затмить его, разоблачить изменника, предавшего мать, — и эта мысль была невыносима. Потом мне стало казаться, что дело в моей злой крови — крови Дракулы, и пришло в голову, что эту кровь я передала своей малышке, даже если сама с виду совсем излечилась от прикосновения не-умершего.

Прервав рассказ, она погладила меня по щеке и взяла в ладони мою руку. Я вздрогнула от ее прикосновения, от близости этой знакомой и чужой женщины, сидевшей на диване прижавшись плечом к моему плечу.

— Я все сильнее ощущала себя недостойной и, услышав от брата Кирилла легенду, поняла, что мне не знать покоя, пока длится неизвестность. Я уверяла себя, что если сумею найти Дракулу и покончить с ним навсегда, то совершенно исцелюсь, стану хорошей матерью, начну новую жизнь. Когда ты уснул, Пол, я вышла во двор. Я подумывала вернуться в склеп с оружием, попробовать вскрыть саркофаг, но сообразила, что в одиночку не справлюсь. Я колебалась, не разбудить ли тебя, чтобы умолять снова помочь мне, а тем временем присела на скамейку над обрывом. Я понимала, что не следовало бы приходить сюда одной, но что-то влекло меня к этому месту. Так красиво было смотреть, как в лунном свете туман поднимается по склонам гор.

Глаза Элен странно расширились.

— Я сидела там и вдруг почувствовала, как мурашки бегут по спине, словно кто-то стоял у меня за спиной. Я торопливо обернулась и на другом краю двора, куда не достигал лунный свет, увидела темную фигуру. Лицо человека оставалось в тени, но я, и не видя, чувствовала, как обжигает меня его горящий взгляд. Всего секунда нужна была ему, чтобы расправить крылья и обрушиться на меня, а я была совсем одна над парапетом. И тут мне послышались голоса; они отчаянно звучали у меня в голове, твердя, что мне никогда не одолеть Дракулу, что этот мир принадлежит ему, а не мне. Они приказывали мне прыгать, пока я еще остаюсь собой, и я встала, как во сне, и прыгнула.

Теперь она сидела очень прямо, глядя в огонь, а отец провел рукой по лицу.

— Мне хотелось свободного полета, падения Люцифера или ангела, но скалы были не видны сверху. Я упала на уступ, и не убилась, и не переломала кости. Думаю, я пришла в себя через несколько часов, почувствовала, что кровь еще стекает по лицу и шее, увидела луну над собой и пустоту внизу. Господи, если бы я не потеряла сразу сознания, а перекатилась… — Она помолчала. — Я не знала, как объяснить тебе, что я пыталась сделать, и меня охватил безумный стыд. Мне казалось, что никогда уже мне не быть достойной тебя или нашей дочери. Когда силы вернулись, я встала и поняла, что потеряла не слишком много крови. И хотя все у меня болело, но я ничего не сломала и чувствовала, что он не добрался до меня — должно быть, когда я прыгнула, счел, что со мной кончено. От слабости я едва держалась на ногах, но сумела пройти вдоль стены и выйти на дорогу. Я затерялась в мире. Это оказалось не так уж трудно. Сумочка была со мной — выходя, я по привычке захватила ее — и пистолет с серебряными пулями тоже. Я чуть не расхохоталась, вспомнив, как, очнувшись, обнаружила сумочку у себя на плече. И в ней были деньги — много денег за подкладкой. Я тратила их очень скупо. Моя мать тоже всегда носила с собой все свои деньги. Наверное, так поступали все у них в деревне. Она никогда не доверяла банкам. Гораздо позже, когда те деньги кончились, я взяла немного с нашего счета и положила в швейцарский банк. После этого я сразу уехала из Швейцарии, боясь, что ты, Пол, попытаешься выследить меня. Ах, простите меня! — вскрикнула вдруг она, крепко сжимая мои пальцы, и я поняла: она просила прощения за свое бегство, не за деньги.