Только спускаясь по ступеням подземной часовни, я снова заметила в отце неуловимые приметы страха. Мы завершили неторопливый обход галерей, часовен, нефа и обветшавшего кухонного флигеля. Склеп был последней достопримечательностью нашей самодеятельной экскурсии: страшилка на закуску — как говаривал отец при осмотре других соборов. Мне показалось, что он вступил в зияющий лестничный пролет излишне целеустремленно, так что, даже не подняв руки, сразу оставил меня за спиной. Навстречу нам из темной толщи горы поднималось холодное дыхание. Другие туристы уже закончили осмотр и оставили нас в одиночестве.
— Здесь был неф первой церкви, — зачем-то повторил отец своим самым обычным голосом. — Когда аббатство набрало силу и смогло продолжить строительство, они выбрались на свежий воздух и построили новую церковь над старой.
Свечи в каменных нишах тяжелых колонн прорывали темноту. На стене апсиды было высечено распятие; оно тенью нависало над каменным алтарем или саркофагом — я не сумела бы сказать точно, — стоявшим в конце нефа. По сторонам нефа виднелись еще два или три саркофага, небольшие и примитивные, без всякой резьбы. Отец глубоко вздохнул, оглядывая эту тихую темную пещеру.
— Место упокоения аббата-основателя и еще нескольких, более позднего времени. И на этом экскурсии конец. Ладно, пойдем, надо бы пообедать.
Я задержалась на выходе. Меня волной накрыло, захлестнуло желание немедленно спросить отца, что ему известно о Сен-Матье, что вспомнилось ему здесь. Но его спина, широкие плечи в черном льняном пиджаке, говорили яснее сказанных вслух слов: «Подожди. Все в свое время». Я быстро оглянулась на саркофаг в конце старинной базилики. В мерцающем освещении он казался тяжелой глыбой камня. То, что скрывалось в нем, принадлежало прошлому, и никакие догадки не могли извлечь его оттуда.
И кое-что еще я знала наверняка: может быть, рассказ, который мне предстоит услышать за обедом на террасе монастыря, тактично расположенной ниже келий, окажется совсем о других местах, далеких отсюда, но, как и наш поход сюда, еще немного приоткроет тайну, гнетущую отца. Почему он не хотел рассказывать мне об исчезновении Росси, пока Массимо по неловкости не вытащил на свет этой истории? Почему задохнулся и побелел, когда мэтр в ресторане вспомнил предание о живых умерших? Неотвязные воспоминания, преследовавшие отца, ожили в этом монастыре, в котором святость места должна бы отгонять все ужасы, и, однако, воспоминания эти были так ужасны, что плечи его застывали под их тяжестью. Мне придется потрудиться, как говорил Росси, чтобы самой подобрать ключи. Я начинала постигать логику запутанных ходов повествования.
В Амстердаме я обнаружила, что библиотекарь мистер Биннартс, пока меня не было, кое-что для меня подыскал. Когда я вошла в читальный зал прямо из школы, с ранцем за спиной, он встретил меня улыбкой.
— Вот и вы, — сказал он на своем очаровательном английском, — мой юный историк, А я нашел кое-что для вашей работы.
Я подошла к его столу, и он достал книгу.
— Не такое уж старое издание, — пояснил он мне, — но в нем найдутся очень древние повести. Не слишком приятное чтение, милая, но, возможно, пригодится для вашего реферата.
Мистер Биннартс усадил меня за стол, и я с благодарностью проводила взглядом его удаляющуюся фигуру в свитере. Меня тронуло его доверие: не всякой девочке моего возраста выдадут книгу ужасов.
Книга называлась «Предания Карпатских гор» — блеклый томик, изданный в девятнадцатом веке неким английским собирателем фольклора по имени Роберт Дигби. В предисловии он описывал свои странствия среди диких гор и диких языцев, хотя в сборник были включены и легенды из германо и русскоязычных источников. Сами легенды звучали тоже довольно дико, и проза была достаточно романтична, хотя, вернувшись к сборнику много лет спустя, я убедилась, что перевод выигрывал в сравнении с версиями позднейших собирателей. Две легенды под заголовком «Князь Дракула» я проглотила с жадностью. Первая повествовала, как Дракула пировал под открытым небом среди трупов своих насаженных на колья подданных. Один из слуг, как я узнала, осмелился выказать перед Дракулой отвращение к ужасному смраду, и князь велел насадить этого слугу на самый высокий кол, чтобы запах не оскорблял обоняния умирающего. Дигби приводил и другую версию легенды, в которой Дракула требовал кол в три раза длиннее обычных.
Вторая история оказалась не менее жуткой. В ней рассказывалось, как султан Мехмед Второй направил к Дракуле двух послов. Представ перед ним, те не сняли своих тюрбанов. Дракула пожелал узнать, отчего они проявляют подобную непочтительность, и те ответили, что всего лишь следуют обычаю своей страны. «Так я помогу вам еще крепче держаться своего обычая», — отвечал князь и велел гвоздями прибить тюрбаны к их головам.
Я списала предания из сборника Дигби в свою тетрадь. Когда мистер Биннертс подошел узнать, как у меня дела, я попросила его найти, если возможно, свидетельства современников Дракулы.
— Разумеется, возможно, — серьезно уверил он, кивая. Сейчас ему нужно работать, однако он поищет, как только сумеет выбрать время. Но, может быть, в следующий раз, — тут он с улыбкой покачал головой, — может быть, в следующий раз мне стоит выбрать более приятную тему: например, средневековую архитектуру. Я обещала, — тоже с улыбкой, — что подумаю над его предложением.
Нет на земле места более восхитительного, чем Венеция в ветреный жаркий безоблачный день. Лодки в лагуне качаются и натягивают чалки, словно стремятся без команды отправиться на поиски приключений; лепные фасады светлеют под ярким солнцем; вода, в кои-то веки, пахнет свежестью. Весь город надувается парусом и, как корабль, пляшет на волнах, готовый выйти в море. Волны от прошедшего катерка набегают на парапет пьяцца ди Сан-Марко, названивая лихую, хоть и грубоватую мелодию, вроде звона цимбал. И в Амстердаме, Венеции Севера, в такую праздничную погоду город сверкает совсем по-новому. Однако здесь яркий свет безжалостно открывает взору изъяны в совершенстве: например, заросший тиной фонтан на одной из боковых площадей. Ему следовало бы сверкать мощными струями, а вместо того вода ржавыми каплями сочится через край чаши. Кони собора Святого Марка в солнечных лучах пляшут не так уж лихо, а колонны Дворца дожей [14] выглядят ужасно неумытыми.
— Линялое празднество, — вслух заметила я, и отец рассмеялся.
— Ты умеешь уловить дух места, — сказал он. — Венеция знаменита карнавалами, и ее не смущает обветшалый наряд, пока весь мир стекается сюда, чтобы полюбоваться им.
Он обвел рукой кафе под открытым небом, — наше любимое после «Флориана», — потных туристов с их шляпами и разноцветными рубашками, хлопающими на ветру.
— Дождись вечера, и ты не будешь разочарована. Освещение сцены не должно быть слишком ярким. Ты еще обомлеешь, увидев, как все преобразится.
Пока что я втягивала через трубочку оранжад, и мне было так хорошо, что не хотелось шевелиться: вполне подходящее настроение, чтобы дожидаться приятного сюрприза. Это было последнее горячее дуновение лета перед тем, как осень вступит в свои права. Осенью вернутся школьные уроки, и, если повезет, меня ждут новые поучительные странствия с отцом в соответствии с картой переговоров, компромиссов и взаимо-невыгодных договоров. Этой осенью он снова собирался в Восточную Европу, и я уже выговорила себе право его сопровождать.