Я не успел записать новую гипотезу, которая, скорее всего, для проверки требовала средств, какими я не располагал, потому что дверь по ту сторону стеллажа распахнулась и высокий, хорошо сложенный мужчина быстрым шагом обогнул книжные полки, остановившись перед моим рабочим столом. Он явно намеренно нарушил мое уединение, и я не усомнился, что он не принадлежит к штату библиотеки. Еще я почему-то почувствовал, что мне следовало бы встать перед ним, но гордое упрямство помешало мне это сделать: после его внезапного и достаточно невежливого появления такой жест мог показаться заискивающим.
Мы смотрели друг на друга в упор, и я никогда не испытывал большего изумления. Подобному человеку явно не место было в этой эзотерической обстановке. Красивое ухоженное лицо с длинными, спускающимися к углам губ усами, смугловатое, как бывает у турок или южных славян, отличный темный костюм, вполне уместный на западном бизнесмене. Он воинственно встретил мой взгляд, причем длинные ресницы на этом суровом лице почему-то показались мне отвратительными. На землистой, но безупречно гладкой коже ярко выделялись очень красные губы.
— Сэр, — произнес он густым басом, из-за восточного акцента английские слова звучали почти рычанием. — Я полагаю, вы не получили надлежащего разрешения.
— На что? — тут же ощетинился я.
Обычная реакция научного работника, как вы понимаете.
— На подобные исследования. Вы работаете с материалами, которые правительство Турции относит к неприкосновенной собственности турецких архивов. Позвольте взглянуть на ваши документы?
— Кто вы такой? — не менее холодно отозвался я. — И могу ли я видеть ваши?
Он достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, щелкнул им, раскрывая передо мной на столе, и тут же защелкнул снова. Я едва успел разглядеть желтоватую визитную карточку с вязью турецких и арабских слов. Руки этого человека были неприятного воскового оттенка, с длинными ногтями и порослью темных волосков на тыльной стороне ладоней.
— Министерство культурного наследия, — холодно сообщил он. — Насколько я понимаю, вы не согласовали исследования этих материалов с турецким правительством? Это верно?
— Совершенно неверно.
Я предъявил ему письмо от Национальной библиотеки, предоставившей мне права на исследовательскую работу в этом стамбульском ее отделении.
— Этого недостаточно, — заявил он, отбрасывая письмо на пачку бумаг. — Вероятно, вам следует пройти со мной.
— Куда?
Я встал, чувствуя себя увереннее в этом положении и надеясь, что он не сочтет мое движение за согласие.
— В полицию, если это окажется необходимо.
— Это возмутительно!
Я давно научился повышать голос в случае всяких бюрократических недоразумений.
— Я — аспирант Оксфордского университета и гражданин Соединенного Королевства. Я предъявил свои документы университетским властям в день приезда и получил это письмо, утверждающее мое положение. Я не позволю допрашивать себя полиции — и вам также.
— Понимаю… — От его улыбки желудок у меня сжался в комок.
Я читал кое-что о турецких тюрьмах, а также об их западных постояльцах, которым случалось туда попадать, и ситуация начала внушать мне опасения, хотя я так и не понял, в чем дело. Оставалось надеяться, что один из сонных библиотекарей услышит мой голос и войдет, чтобы попросить нас не нарушать тишины. Затем мне пришло в голову, что они, несомненно, сами допустили ко мне этого типа с его внушительной визитной карточкой. Возможно, это какая-то важная особа.
Он подошел вплотную к столу.
— Позвольте взглянуть, чем вы занимаетесь. С вашего разрешения…
Я неохотно подвинулся, и он склонился над моей работой, захлопывая словари, чтобы прочесть названия, — все с той же неприятной улыбкой. Его фигура почти скрыла собой стол, и я ощутил странный запах, словно сквозь аромат одеколона пробивалось что-то мерзкое. Наконец он добрался до карты, над которой я работал, и движения его рук вдруг стали мягкими, едва ли не ласкающими. Он взглянул мельком, словно узнал лист с первого взгляда, хотя я заподозрил, что он блефует.
— Это архивные материалы, не так ли?
— Да, — сердито признал я.
— Это весьма ценное достояние турецкого государства. Полагаю, для заграничных исследователей они не представляют интереса. И ради этого листочка, ради этой крошечной карты вы проделали весь путь из английского университета до Стамбула?
Я собирался резко ответить, что у меня есть и другие дела, чтобы сбить его со следа, но тут же сообразил, что только вызову дальнейшие расспросы.
— Да, в яблочко.
— В яблочко? — повторил он более мирным тоном. — Что ж, думаю, вам придется смириться с временной конфискацией. Какой стыд для иностранца!
Я внутренне кипел, расставаясь с почти разгаданной тайной, и только благодарил судьбу, что не принес с собой сегодня собственноручных копий старинных карт Карпатских гор, тщательно срисованных, чтобы назавтра сравнить их с архивными картами. Копии остались у меня в чемодане, в номере отеля.
— Вы не имеете никакого права конфисковывать документы, к которым я получил допуск, — процедил я сквозь зубы. — Я немедленно свяжусь с университетской библиотекой. И с британским посольством. И вообще, кто может возражать против работы с этими документами? Я уверен, что эти загадки Средневековья не имеют ничего общего с интересами государства.
Чиновник стоял, отвернувшись от меня, словно впервые увидел шпили Айя-Софии под новым углом и чрезвычайно ими заинтересовался.
— Это для вашего же блага, — невозмутимо проговорил он. — Лучше предоставьте заниматься этим кому-нибудь другому.
Он стоял совершенно неподвижно, отвернув голову к окну, словно предлагал мне проследить его взгляд. Мне почудилось, что не стоит этого делать, что тут какой-то подвох, и я упорно смотрел на него, ожидая продолжения. И тут я увидел, словно он нарочно подставил горло мутному солнечному лучу, — сбоку шеи, над дорогим воротничком, виднелись два запекшихся бурых прокола: не свежие, но и не зажившие до конца ранки, будто бы от пары шипов или от кончика ножа.
Я отшатнулся от стола, решив, что потерял разум от мрачного чтения, что на самом деле помутился рассудком. Но дневной свет казался совершенно будничным и человек в темном костюме — вполне реальным, вплоть до запаха немытого тела и пота и еще чего-то, прикрытого запахом одеколона. Никто и не думал исчезать или превращаться. Я не мог оторвать глаз от этих полузаживших ранок. Выждав несколько секунд, он отвернулся от окна, словно удовлетворившись тем, что увидел — он или я? — и снова улыбнулся.
— Ради вашего же блага, профессор.
Я стоял, онемев, пока он не покинул комнату со свертком карт в руке и его шаги не затихли на лестнице. Несколько минут спустя в помещение заглянул пожилой библиотекарь — старик с пышными седыми волосами — и стал расставлять на нижней полке тяжелые фолианты.