Да, письмо определенно было тщательно продумано.
Тщательность. Это было что-то новое, никак не свойственное прежнему Марку Меллери.
Эта перемена показалась Гурни любопытной.
В этот момент на террасу вышла Мадлен и остановилась на полпути к креслу, в котором сидел Гурни.
— Твой гость приехал, — без выражения сообщила она.
— Где он?
— В доме.
Он посмотрел вниз. По ручке кресла зигзагом полз муравей. Он щелчком отправил его в полет.
— Попроси его, чтобы вышел сюда, — сказал Гурни. — Погода слишком хорошая, чтобы сидеть внутри.
— Да, это точно, — произнесла она, и это прозвучало одновременно едко и иронично. — Кстати, он до жути похож на свою фотографию на обложке. Действительно — до жути.
— Почему до жути? Ты о чем?
Но она уже вернулась в дом и не ответила ему.
Марк Меллери рассекал мягкую траву широкими шагами. Он подошел к Гурни с таким видом, будто собирался его обнять, но что-то заставило его передумать.
— Дэйви! — воскликнул он, протягивая руку.
«Дэйви?» — удивился Гурни.
— Господи! — продолжил Меллери. — Ты вообще не изменился! Боже мой, как я рад тебя видеть! Отлично выглядишь! В Фордхаме поговаривали, что ты похож на Роберта Редфорда в фильме «Вся королевская рать». И вот — до сих пор похож! Если бы я не знал наверняка, что тебе сорок семь, как и мне, я бы подумал, что тебе тридцать!
Он схватил Гурни за кисть обеими руками, как будто это был драгоценный объект.
— Пока я ехал сюда из Пиона, я вспоминал, какой ты всегда был спокойный и уравновешенный. Человек-отдушина, ты был настоящей отдушиной! И взгляд у тебя до сих пор такой же — спокойствие, собранность и уверенность в себе, и плюс к тому самая светлая голова в городе. Ну, как ты поживаешь?
— Мне повезло, — ответил Гурни, высвобождая руку. Он был настолько же спокоен, насколько Меллери — возбужден. — Жаловаться мне не на что.
— По-вез-ло… — по слогам протянул Меллери, как будто пытаясь вспомнить значение иностранного слова. — У тебя здесь славно. Очень славно.
— У Мадлен отличный вкус. Присядем? — Гурни кивнул на пару потрепанных садовых кресел, стоявших друг напротив друга между яблоней и кормушкой для птиц.
Меллери сделал было шаг в том направлении, но внезапно остановился.
— У меня с собой был…
Мадлен вышла к ним из дома, держа перед собой элегантный портфель. Он был неброский, но дорогой, под стать всему наряду Меллери — от ручной работы английских ботинок (разношенных и не слишком начищенных) до идеально сидящего (но слегка помятого) кашемирового пиджака. Это был костюм человека, желающего показать, что он умеет управляться с деньгами и не дает им управлять собой, умеет достигать успеха, не поклоняясь успеху, и что в целом благополучие дается ему с легкостью. Несколько одичалый взгляд, впрочем, диссонировал с внешним видом.
— Ах да, благодарю, — сказал Меллери, принимая портфель с явным облегчением. — А где же я его…
— Вы оставили его на журнальном столике.
— Да-да, действительно. Я сегодня ужасно рассеянный. Спасибо!
— Хотите что-нибудь выпить?
— Выпить?..
— У нас есть домашний холодный чай. Но если вы хотите что-нибудь другое…
— Нет-нет, холодный чай — то, что нужно. Спасибо.
Рассматривая однокурсника, Гурни внезапно понял, что имела в виду Мадлен, сказав, что он до жути похож на свою фотографию на обложке.
На той фотографии сильнее всего в глаза бросалась некоторая небрежная продуманность снимка — это была не студийная съемка, но портрет получился без лишних теней или неудачной композиции, присущих непрофессиональным фотографиям. Меллери был воплощением этой тщательно скроенной небрежности, движимого самолюбием стремления не казаться самолюбивым. Мадлен, как всегда, попала точно в цель.
— В своем письме ты упоминал о какой-то проблеме, — напомнил Гурни с резкостью, граничащей с грубостью.
— Да, — отозвался Меллери, но вместо того, чтобы перейти к делу, вспомнил случай, как один их однокурсник ввязался в довольно глупый спор с профессором философии. Пересказывая эту историю, он назвал себя, Гурни и героя истории «тремя мушкетерами кампуса», пытаясь придать их студенческим шалостям героический оттенок. Гурни эта попытка показалась жалкой, и он никак на нее не отреагировал, только уставился на собеседника в ожидании продолжения.
— Что ж, — произнес Меллери, наконец-то переходя к цели своего визита. — Не знаю, с чего начать.
«Если ты сам не знаешь, с чего начать собственную историю, то кто знает?» — подумал Гурни.
Меллери открыл портфель, достал две тонкие книжки в мягкой обложке и бережно, как будто они могли рассыпаться, передал их Гурни. Он узнал их по распечаткам, принесенным Мадлен. Одна называлась «Единственное значимое» с подзаголовком «Измените свою жизнь силой сознания». Другая книжка называлась «Честно говоря», а подзаголовком было «Единственный способ быть счастливым».
— Ты, наверное, и не слышал об этих книгах. Они были довольно популярны, хотя не сказать чтобы бестселлеры в полном смысле слова. — Меллери улыбнулся с как будто хорошо отрепетированной скромностью. — Я не к тому, что ты должен их сейчас же прочитать. — Он снова улыбнулся, будто сказал что-то смешное. — Но они, мне кажется, немного разъяснят, что происходит или почему это так происходит, как только я расскажу о своей проблеме… Или о своей возможной проблеме. Честно говоря, я несколько сбит с толку всей этой историей.
«И довольно сильно напуган», — подумал Гурни.
Меллери набрал в легкие воздуха и начал свой рассказ с видом человека, решившегося отправиться в трудный путь.
— Для начала расскажу тебе про записки. — Он достал два конверта из портфеля, открыл один, вынул лист, исписанный с одной стороны, и конверт поменьше, какой обычно используют для срочного ответа. Он протянул записку Гурни. — Это первое, что я получил. Примерно три недели тому назад.
Гурни взял записку и откинулся в кресле, чтобы прочитать ее. Он тут же обратил внимание на опрятный почерк. Ладные, аккуратные буквы внезапно напомнили ему почерк его первой учительницы, слова, выведенные мелом на школьной доске. Еще удивительнее, впрочем, было то, что послание было написано перьевой ручкой, красными чернилами. У дедушки Гурни были красные чернила. Маленькие флакончики синих, зеленых и красных чернил. Он плохо помнил дедушку, но отлично помнил эти флакончики. Продают ли до сих пор красные чернила для перьевых ручек?
Гурни прочитал записку, нахмурившись, затем прочитал еще раз. Не было ни приветствия, ни подписи.
Ты веришь в Судьбу? Я верю. Вероятность того, что я встречу тебя снова, была ничтожна — но встреча случилась. Воспоминания накрыли меня: как ты говоришь, как двигаешься и, главным образом, как ты мыслишь. Если бы кто-то попросил тебя загадать число, я даже знаю, какое число ты загадал бы. Не веришь мне? Я докажу. Загадай число от одного до тысячи.