— Господь сказал вам, что нужно делать?
— Мне не мерещатся голоса, — сказала она. В ее взгляде вновь мелькнула тревога.
— Я так и не думал. Но быть может, Господь заговорил с вами в тяжелую минуту, чтобы помочь?
— Мы живем на Земле, чтобы исполнять волю Его.
Гурни наклонился к ней:
— И вы сделали, как Господь повелел вам?
— Я сделала, как Он повелел.
— Когда вы нашли Альберта, что-то было не так, что-то надо было изменить и Господь повелел вам это сделать, да?
Глаза великанши наполнились слезами, и капли потекли по ее детским щекам.
— Надо было его спрятать.
— Что надо было спрятать?
— Полицейские его забрали бы.
— Что бы они забрали?
— Они все забрали — его одежду, его часы, его бумажник, газету, которую он читал, стул, на котором он сидел, ковер, его очки, стакан, из которого он пил… все, все забрали.
— Но все же что-то осталось, да, миссис Шмитт? Осталось то, что вы сумели спрятать.
— Я не могла им позволить забрать его. Это был подарок. Последний подарок Альберта.
— Можно мне взглянуть на него?
— Вы его видели. Вон — сзади вас.
Гурни повернулся, проследив за ее взглядом, и увидел вазу с розовыми цветами на столике. При ближайшем рассмотрении оказалось, что в вазе всего один пластмассовый цветок с таким крупным бутоном, что издалека он казался букетом.
— Альберт подарил вам этот цветок?
— Он собирался, — сказала она, помедлив.
— Значит, он вам его не подарил?
— Он не успел.
— Потому что его убили раньше?
— Я знаю, он хотел его отдать мне.
— Это очень важно для нас, миссис Шмитт, — мягко сказал Гурни. — Пожалуйста, расскажите мне подробно, что вы увидели и что сделали.
— Когда мы с Ионой вернулись домой из Центра Откровения, я услышала, что работает телевизор, и решила не мешать Альберту. Альберт обожал смотреть телевизор и не любил, когда кто-то ходил перед экраном. Так что мы с Ионой зашли через заднюю дверь, которая ведет на кухню, чтобы не мешать ему. Мы сели на кухне, и Иона съел на ночь мороженое.
— Долго вы сидели на кухне?
— Не знаю. Мы разговаривали. Иона очень интересный собеседник.
— О чем вы говорили?
— На любимую тему Ионы — страдания последних времен. В Писании сказано, что в последние времена будет много страданий. Иона всегда спрашивает, верю ли я в это и сколько будет страданий и каких именно. Мы много об этом говорим.
— Значит, вы говорили о страданиях и Иона ел мороженое?
— Все как обычно.
— А что было потом?
— Потом настала пора ложиться спать.
— И что же?
— И он вышел из кухни в гостиную, чтобы уйти к себе, но почти сразу вернулся. Он прямо пятился и показывал туда пальцем. Я пыталась спросить его, в чем дело, но он только пальцем показывал. Так что я туда пошла. То есть сюда, — сказала она, оглядевшись.
— Что вы увидели?
— Альберта.
Гурни подождал, пока она продолжит. Но она молчала, так что он уточнил:
— Альберт был уже мертв?
— Было так много крови.
— А цветок?
— Цветок лежал на полу рядом с ним. Он, должно быть, держал его в руке. Хотел мне дать, когда я вернусь домой.
— И как вы поступили?
— Я пошла к соседям. У нас нет телефона. Кажется, они и вызвали полицию. До того, как они приехали, я взяла цветок. Он же был для меня, — сказала она с внезапным детским упрямством. — Это подарок. Я его поставила в лучшую вазу.
Когда они ушли из дома Шмиттов, настала пора обеда, но Гурни был не в настроении. Он был голоден, а Клэм предлагал заехать в какое-то место перекусить. Но Гурни был слишком раздражен, в основном на себя, чтобы с чем-либо соглашаться. Клэм повез его назад к церкви, где стояла его машина, и они предприняли последнюю попытку сверить обстоятельства двух дел, чтобы не упустить никакую возможную связь. Попытка ни к чему не привела.
— Ну что ж, — произнес Клэм, стараясь мыслить позитивно. — По крайней мере, на данный момент нет доказательств, что эти дела не связаны. Муж мог получить письма, которых жена не видела, и вообще непохоже, чтобы это был брак, в котором люди друг друга хорошо знают. Может, он ей ничего не говорил. А она так глушит себя таблетками, что вряд ли могла заметить какие-то перемены его настроения. Может быть, стоит еще раз поговорить с мальчишкой. Он, конечно, тоже отморозок, но вдруг он что-то сумеет вспомнить.
— Конечно, — отозвался Гурни без всякого энтузиазма. — А вы можете проверить, не было ли у Альберта счета в банке, с которого был перевод на имя Арибда или Сцилла. Вероятность невелика, но почему бы не уточнить.
Пока он ехал домой, погода становилась все хуже, под стать его настроению. Утренняя морось превратилась в плотный дождь, усугубив тягостное ощущение от поездки. Если и была какая-то связь между убийствами Марка Меллери и Альберта Шмитта, помимо количества и места расположения колотых ран, то эта связь оставалась неочевидной. Никакие характерные черты убийства в Пионе не повторялись в Флаундер-Бич — ни запутанных следов, ни садового стула, ни битых бутылок, ни стихов — никаких шарад. Да и у убитых не было абсолютно ничего общего. Какой мог быть смысл убийце преследовать одновременно Марка Меллери и Альберта Шмитта? Это не поддавалось логике.
Измученный ездой под ливнем и своими раздумьями, Гурни вошел в кухню, стряхивая с одежды воду.
— Что с тобой случилось? — спросила Мадлен, поднимая на него глаза. Она шинковала луковицу.
— С чего ты взяла, что со мной что-то случилось?
Она пожала плечами и продолжила резать лук.
Резкость его ответа повисла в воздухе. Помолчав, он извиняющимся тоном пробормотал:
— Тяжелый день и шесть часов за рулем.
— Ну и что?
— «Ну и что»? И вся эта поездка была ни к чему.
— И?..
— По-твоему, этого мало?
Она загадочно улыбнулась ему.
— Ко всему прочему, дело было в Бронксе, — мрачно добавил он. — Бронкс способен вызвать отвращение к любому делу.
Она принялась крошить нарезанный лук на мелкие кусочки и заговорила, будто обращаясь к доске, на которой резала:
— У тебя на телефоне два сообщения — от твоей знакомой из Итаки и от твоего сына.
— Содержательные или просто с просьбой перезвонить?