– Я ничего и не прошу. Твоя машина мне тоже не нужна. Я ездил на ней, только чтоб тебя не расстраивать. А пройтись пешочком мне даже полезно.
Он вышел на улицу с чувством вновь обретенной свободы и направился по Хамфри-стрит к центру города. Его резво несли вперед ноги, которых теперь у него больше нет.
Алан открыл глаза и вернулся в настоящее. Воспоминание о том дне доставило ему боль, хоть он и не сожалел о своем выборе. Потом случилось то, что случилось: он ушел из дома, поступил в военную академию и с тех пор никого не видел.
Джим, Суон, Эйприл Томпсон, Алан Уэллс… Жизнь спутала карты им всем, вынудив играть без прикупа. Прежде он все спрашивал себя, кто же выиграл, а кто остался в проигрыше. Ответа так и не нашел, но теперь его это уже не интересовало. Единственное, в чем он был уверен: с момента его последнего разговора с Суон, где бы он ни был, что бы ни делал, она всегда была рядом с ним.
Он взял газету и поспешно перевернул страницу. Не хотелось, чтобы фотография Суон видела, как он плачет.
– Мне на это, извините за выражение, насрать.
Коэн Уэллс рывком вскочил с кресла.
Все, кто был в кабинете, разом вздрогнули. Они привыкли к неожиданным вспышкам его гнева, но нецензурный глагол означал, что хозяин кабинета воистину пошел вразнос.
– Чтобы я из-за бзика каких-то придурков свернул такой проект? Хрен вам!
Банкир снова уселся, и гнев мгновенно утих. Присутствующим он показался в этот момент великовозрастным капризным ребенком. Хотя в случае с Коэном Уэллсом такое сравнение абсолютно неуместно: его капризы едва ли могут вызвать у кого-то снисходительную улыбку, поскольку все знают, что он способен сделать с теми, кто ставит ему палки в колеса.
Розалинда Бим, авторитетный чиновник из Бюро по делам индейцев, нервно смахнула несуществующую пылинку с обшлага своего пиджака. Она сидела в кресле, в левом углу кабинета, ближе к двери, ведущей в конференц-зал.
– Коэн, это никакой не бзик, а они не придурки. Все очень и очень серьезно. Странно, что ты не желаешь этого понять.
Уэллс поглядел на нее так, словно она, высунувшись из ветвей, протягивала ему яблоко.
– Розалинда, хотелось бы знать, на чьей ты стороне.
– На твоей, но это не значит, что я готова броситься вниз головой в Ниагарский водопад. Существуют законы, которые надобно уважать, и обойти их никак нельзя. Мы имеем определенные привилегии, но, помимо преимуществ, они накладывают на нас и немало ограничений.
Мэр Колберт Гибсон, стоя у окна, хранил молчание, лишь время от времени бросал рассеянный взгляд на улицу, видимо надеясь отыскать там хоть малейшие признаки движения. Его гораздо больше заботил громовый голос Коэна, который мог насторожить секретарш, нежели тема совещания.
Как будто поймав его мысль, банкир сменил тон на более цивилизованный:
– По-моему, племени навахов грех жаловаться на Соединенные Штаты Америки. А эти четверо интеллигентов мне все уши прожужжали насчет того, какие индейцы несчастные и сколько они натерпелись от белого человека. В Вашингтоне, стоит упомянуть про коренное население, у всех волосы дыбом встают, и они уже ничего решить не способны. Хотя им не хуже нашего известно, что, если б не мы, индейцы до сих пор ездили бы в тобоганах, а пропитание добывали бы себе луком и стрелами.
Рэнди Колмен, дипломатичный председатель Торговой палаты, который также до сей поры воздерживался от высказываний и только озирался по сторонам, словно разговор к нему лично не относится, сам удивился, услышав свой голос:
– Не так все просто, Коэн.
Банкир откинулся на спинку кресла и с интересом глянул на собеседника.
– Ну что ж, поведай мне об этих сложностях.
Колмен встал и принялся расхаживать по кабинету, будто рассуждая сам с собой. Уэллса эта манера раздражала донельзя, но он смолчал, зная, что у Рэнди острый ум, а нюх еще острее. Он, как правило, говорил весьма разумные вещи, правда, не мог избавиться от странной привычки изрекать их на ходу.
– Нам не дано знать, чем была бы наша страна, не будь колонизации. Мы можем лишь констатировать факты, каковы они есть. Четверо интеллигентов, о которых ты упомянул, имеют огромное влияние на мировое общественное мнение, их едва ли можно устранить, просто рассеяв инсектициды.
– С каких это пор нас волнует мировое общественное мнение?
Колмен пожал плечами: мол, это же очевидно.
– Ни с каких. Но прежде мы оправдывали наши действия нависшей угрозой. Навахи никакой угрозы не представляют и никогда не представляли. Думаю, с этим никто не станет спорить. – Он выдержал паузу и как бы нехотя признал: – Вернее, представляли, но лишь когда нам было угодно посягнуть на их земли. – Колмен продолжил свои рассуждения, предназначавшиеся одному Коэну Уэллсу: – Чья бы это ни была заслуга, но только навахи уже не добывают пропитание луком и стрелами. Они стали государством в государстве. Это образованные люди, знающие, что происходит в мире, потому их теперь не соблазнишь зеркальцем и четырьмя одеялами. Они извлекли уроки из прошлого. Одеяла изготовляют сами и продают по цене персидских ковров. А природных ресурсов у них в резервации хоть отбавляй. Тут тебе и уран, и медь, и нефть, и уголь…
Разжевав горькую пилюлю, которая никак не желала проглатываться, Коэн, хотя и понимал, что повторяется, все же выплюнул ее на стол:
– Это-то меня и бесит. Они поганят нашу землю, добывая свой уголь, и сплавляют его по трубопроводу, а воду для сплава берут за десятки миль от разработок. Может, вы будете спорить, что нам для установки искусственного снега нужно больше воды, чем им в их угледобыче?
Колмен вновь пустился в объяснения – таким тоном терпеливо объясняют ребенку, почему тот должен есть овсяные хлопья и овощи.
– Это разные вещи. С одной стороны, жизнь, экономика, работа. Однако мы не можем осквернять священный ореол гор. Навахи будут драться за них всеми силами, до последнего вздоха. Нам надо проявлять разумную осторожность, иначе дело зайдет в такой тупик, из которого мы выберемся лишь много лет спустя. Их решимость с годами крепнет, равно как и умение жить сегодняшним днем. – Сделав скидку на раздражение Уэллса, он тем не менее пресек в зародыше всякую попытку возразить: – Разумеется, у них есть свои проблемы. А у кого их нет? Их склонность к алкоголизму тянется из прошлого, она так и не изжита. Добавь сюда тягу к самоубийству. Эти две тенденции приобрели характер массовой эпидемии. В Совете племен, безусловно, имеются разногласия, но при необходимости они умеют их преодолевать, проявляя беспрецедентную сплоченность. Навахи – самый крупный этнос в Америке и самый известный в мире. Его популяризируют книги, комиксы, вестерны. Они стали неким мифом в коллективном сознании – вот что придает им силу, несопоставимую с их численностью и политическим весом.
– Рэнди, ты меня за идиота держишь? Азбуке вздумал учить? Я хочу только превратить этот уголок планеты в рай земной.