Он вышел из кабинета и тем же путем приковылял в гостиную.
Сел на диван и с помощью пульта задернул жалюзи, закрываясь от слепящих закатных лучей.
Ширли снова бесшумно возникла рядом, когда он собирался включить телевизор.
– Звонит Джон, охранник от ворот. Его там чуть удар не хватил. К вам пришли.
– Ко мне? Кто?
– Джон сперва подумал, что его разыгрывают, а когда понял, что правда, чуть в обморок не упал.
– Я понял, Ширли. Кто пришел?
– Суон Гиллеспи.
Два слова отозвались в мозгу Алана как выстрел в горах. Его так и подмывало крикнуть: «Не принимать! Передай Джону, если он уже очнулся, чтоб не впускал ее сюда ни сейчас, ни в будущем!»
Или, по крайней мере, до тех пор, пока у него не отрастут ноги.
Но он тут же подавил этот порыв. Нельзя же всю жизнь спасаться бегством. Призрак Суон Гиллеспи будет являться вновь, если у Алана не хватит духу встретиться с ней и тем самым навсегда вычеркнуть из памяти.
Сейчас.
– Скажи, чтобы впустил ее.
Ширли направилась было к двери, но он остановил ее и указал на кресло, к которому были прислонены костыли.
– И убери эти проклятые железяки.
Лейтенант Алан Уэллс не единожды смотрел в лицо смерти и видел, как умирают другие. Он не забыл, как лежал на песке, чувствуя, что жизнь уходит из тела вместе с кровью, и ждал, не зная, то ли позвать на помощь, то ли помолиться, чтобы она так и не подоспела.
Но ожидание Суон Гиллеспи далось ему еще труднее. Слишком много воспоминаний, невысказанных слов, боли и гнева, загнанных внутрь, связано с этим именем.
И все их как рукой сняло, едва она появилась в комнате.
Суон Гиллеспи обладала даром превращать любой свой приход в событие. У других людей первым обращает на себя внимание что-то одно: лицо, фигура, взгляд, голос, – у нее же все воспринимается вместе, в гармоничном сочетании, свойственном произведениям искусства.
Прежде Алан всякий раз поражался тому, что мозг не в силах объять и удержать в памяти ее красоту.
– Здравствуй, Суон.
– Здравствуй, Алан.
Она неуверенно подошла ближе.
На ней были простые полотняные брюки и спортивная рубашка навыпуск, а сверху – легкая стеганая жилетка. В руках она держала мягкую широкополую шляпу и темные очки. Внезапно заметив, что руки у нее заняты, она смущенно улыбнулась.
– Прости, надо было оставить их в машине, но это, можно сказать, орудия производства. Порой знакомое лицо приводит окружающих в священный ужас.
Алан понимал, что она имеет в виду. Упомянутый священный ужас он ощутил и на себе, но по горькой иронии судьбы они в этом смысле совершенные антиподы. Она стала знаменитой благодаря красоте своих ног, он – благодаря их отсутствию.
– Как живешь?
В воздухе повисла неловкость, связанная с бременем ушедших лет и событий, с утратой доверия, чего не выдержит даже самая страстная любовь.
– Хорошо.
Суон обвела взглядом комнату.
– До чего же красиво. Раньше, по-моему, все было как-то иначе.
– Да. Мать, прежде чем в очередной раз сменить мужа, изрядно тут потрудилась. Она вышла замуж как раз за архитектора, который делал перепланировку всего дома. Теперь они, по-моему, вместе колесят по миру. – Он нарочно выбрал такой легкий, беззаботный, почти издевательский тон. – А впрочем, наш ремонт едва ли стоит упоминания в присутствии такой важной особы. Я то и дело натыкаюсь на репортажи о твоих головокружительных успехах. Наверняка во Флагстаффе тебя встретили с триумфом.
Суон как будто отмахнулась от него шляпой и опустила глаза.
– Да ну. Зря ты так думаешь. Не хочу повторять мудрые банальности, но не все то золото, что блестит. Когда жила здесь, не чаяла уехать подальше. А оказывается, мир всюду одинаков. Меняются только родные места. Поэтому, наверное, не стоит возвращаться.
Когда она подняла на него глаза, Алан увидел в них застарелую боль. В настоящем порой чувствуешь себя очень неуютно, если это настоящее усеяно обломками прошлого, которое трудно забыть.
– Ты наверняка гадаешь, зачем я пришла.
Алан усмехнулся.
– Поздороваться со старым другом – чем не причина?
Суон положила шляпу и очки на кресло.
– В общем, да. Хотела спросить, как ты себя чувствуешь. Но еще и сказать тебе кое-что. Надо было это сделать намного раньше, не после того, как с тобой случилось несчастье. Но ты ведь знаешь: я никогда смелостью не отличалась.
– Разве, чтобы достичь таких высот, смелость не нужна?
– Никакая это не смелость. По молодости я тоже обольщалась, а потом поняла, что для этого нужно.
Алан молча ждал продолжения. Он вдруг почувствовал к ней такое же сострадание, какое временами испытывал к себе.
– Не смелость, а отчаянность.
Когда-то за такое выражение ее лица он готов был отдать жизнь.
– Так что мне, чтоб добиться успеха, смелость не понадобилась. Вот ты и в самом деле герой.
Все герои давно мертвы. Даже те, которым посчастливилось вернуться живыми…
– Я не герой.
– Нет, герой. Ты всегда был им, хоть и не знал этого.
– Кому это нужно?
– Многим. Это нужно ребятам, которых ты спас. Это было нужно тебе, чтобы стать тем, кем ты стал. Это нужно…
Суон запнулась, и Алану хватило этой заминки, чтобы в голову полезли самые черные мысли.
Стать тем, кем я стал…
Вспомнились бессонные ночи на больничной койке, зверская боль в ногах, слезы, градом катившиеся по лицу. Все это он вспомнил и в который раз спросил себя: «Если б ты знал, что тебе придется испытать, пошел бы ты их спасать или остался в укрытии, зная, что душа потом будет не на месте, что совесть будет мучить, зато останешься цел и невредим?»
Жив.
Тысячу раз он себя спрашивал, стал бы рисковать жизнью, спасая тех ребят. Спрашивал и не находил ответа.
А тем временем Суон едва слышно закончила свою мысль:
– Это нужно было мне, чтоб набраться смелости и прийти сюда.
Алан молчал. Его ожидание было в равных долях соткано из нетерпения и страха.
– Все эти годы я жила и пользовалась благами жизни с ощущением, что не имею права на них, что вот-вот кто-то мне скажет, что я присвоила их незаконно, и заберет назад. Я добилась того, о чем с детства мечтала, но… – Она оборвала фразу, видимо сочтя недоговоренность более красноречивой, чем слова. – А потом я поняла почему…
Еще одна короткая пауза, чтобы взять дыхание, и наконец Суон выбросила белый флаг: