Проносящиеся мимо деревья в свете фар казались призраками, а призраков Алану хватало и в салоне машины. Джим своим недавним признанием пробудил к жизни новых.
Слишком много всего случилось и, как всегда, разом. Как трудно уложить это все в голове. Если б можно было сосредоточиться на чем-то одном, но мысли лезут в голову с такой скоростью, что не успеваешь ставить им заслоны. Сумятица, абсурд, нереальность. Стоит завершить один круг, тут же выходишь на новый. Эйприл с ее дружескими, но такими женскими советами, Джим, не находящий места от какой-то непонятной смертельной тревоги, отец, провалившийся в преисподнюю после того записанного разговора.
Да еще и Суон.
Алан не уставал твердить себе, что совершает очередную ошибку. И время не то, и женщина не та, и мужчина не тот, и мечты у него не те. Но вопреки всему он впервые за долгое время только в этой машине чувствует себя живым. Последняя встреча с Суон встает перед глазами так ясно, будто все происходит именно сейчас и слова их звучат в салоне этой машины.
– Значит, я могу иногда приходить?
– Ты не мучайся, Суон. Мы были детьми и наделали много ошибок. Ты, Джим, я. Прошло столько лет, и я думаю, если нам и надо просить у кого-то прощенья, то у самих себя. Мне ты ничем не обязана. И никто тебя не заставляет сюда приходить.
– Ты не веришь в то, что мне самой хочется?
Он вспомнил, как блеснули ее глаза, когда она повернулась, чтобы уйти, вспомнил, как ему хотелось остановить, обнять ее, раз и навсегда вытереть ее слезы. Если б не мысль об унижении, которое он испытает, когда поползет к ней на четвереньках, как раненый зверь. Если б не страх упасть и на этот раз – во всех смыслах.
Дин-дин…
Перезвон костылей стер в памяти лицо Суон, и на его месте осталась пустота, как всегда, когда он думал о ней. Опять выплыли на поверхность слова Эйприл, принеся с собой еще больший вакуум, еще большую нехватку воздуха, как на краю пропасти, когда камни внизу манят к себе, а остатки разума предупреждают об опасности.
Не совершай противоположной ошибки. Не принимай любовь за сострадание…
Да, слишком много всего навалилось. И все давит, терзает душу. Очень хочется поверить словам Эйприл и тому, что он видел своими глазами, но так и не решился поверить. Очень хочется, даже если эта иллюзия продлится не дольше, чем его путь на ранчо. Потому что в думах о Суон здесь и сейчас больше жизни, чем во всех годах, прожитых без нее.
Они подъехали к рекламному щиту ранчо, и Джонас легко и плавно, не сбавляя скорости, свернул направо.
Дин-дин…
– Что, мистер Уэллс? Я не слишком гоню?
Алан не столько увидел, сколько почувствовал взгляд шофера в зеркало заднего вида.
– Нет, Джонас. Все нормально.
Джонас больше ничего не спросил и сосредоточился на дороге. Алан некоторое время смотрел на его полутемный силуэт. Замечательный у него все-таки помощник. И водит превосходно, и опыт обращения с инвалидами есть, недаром раньше санитаром работал. А вдобавок ко всему точно знает, когда говорить, а когда лучше помолчать.
Да, это большой дар, и Алан его ценил.
Еще один небольшой отрезок дороги без конца, и настанет момент, когда он окажется перед Суон, не зная, что делать и что говорить.
А главное – не зная, что она скажет в ответ.
Вот уже и ограда ранчо бежит бок о бок с машиной. Алан давно тут не бывал и удивился, как разрослась территория.
Коэн Уэллс все делает на широкую ногу.
И строит, и разрушает.
Джонас запарковал «континенталь» на стоянке для персонала, вышел из машины и, не выключая фар, поспешил помочь хозяину. Не успел Алан встать на землю, как из темноты выплыл мужской силуэт и остановился возле капота:
– Добрый вечер, господа. Что вам угодно?
Охрана, отметил про себя Алан. Никаких инцидентов на ранчо «Высокое небо» до сих пор не случалось, но гостям приятно сознавать, что кто-то сторожит их сон. Охранник материализовался, едва они подъехали, значит, обслуживают здесь на уровне высоких цен.
Алан как следует устроил костыли под мышками и шагнул к человеку, заслонив от него Джонаса.
– Добрый вечер. Я Алан Уэллс, мне бы…
Охранник не дал ему закончить:
– Мистер Уэллс, прошу прощения, не узнал вас. Чем могу служить?
Алан смерил его взглядом в отраженном свете фар. Приблизительно его ровесник, по виду типичный аризонец. Высокий, светловолосый, под темной формой угадывается атлетическое сложение. К поясу прицеплена кобура автоматического пистолета; поначалу Алан ее не разглядел. В голосе неподдельное восхищение – и явно не тем, что он хозяйский сын, а его подвигами на поле боя.
Ладно, пускай себе восхищается, примем это за хорошее предзнаменование.
– Как тебя зовут?
– Алан, сэр. Как и вас.
И эту незначительную подробность будем считать добрым знаком.
– Мне нужно увидеться с одним человеком, который обосновался у вас.
Если тезка и подумал о неурочном времени, то не подал вида.
– Знаешь, в каком коттедже поселилась мисс Гиллеспи?
– Конечно. Она только что приехала.
– Только что?
Тезка Алан пожал плечами.
– В Финикс ездила, в аэропорт жениха встречать. Он прилетел ночным рейсом из Лос-Анджелеса. Мистер Фрайхарт предлагал послать нашего шофера, но она сказала, что сама поедет. – Он опять пожал плечами, словно удивляясь странностям этих киношников. – Может, это не мое дело, но они с первого дня так ругались, что пришлось попросить их быть потише, а то другим гостям мешают.
Алан помолчал, потом повернулся к шоферу.
– Наверное, нам лучше уехать домой.
Теперь пришел черед Джонаса загородить его от охранника.
– Мистер Уэллс, позвольте слово сказать?
– Говори.
Джонас понизил голос, но не до шепота, а так, чтобы его слышал только Алан и не слышал его тезка:
– Может, это будет стоить мне места, но я все-таки скажу, что думаю. Не верится, чтоб такой человек, как вы, приехал в такую даль и нескольких шагов испугался.
Алан помолчал, взвешивая слова шофера. Потом улыбнулся ему в темноте. Джонас прав. Он бы не приехал сюда, если б его было так легко запугать. Да по большому счету он и не боится.
– Пожалуй, я последую твоему совету, Джонас. Так что места ты не лишишься, не бойся.
Джонас улыбнулся ему в ответ.
– Вот и хорошо, мистер Уэллс. Я ничего другого от вас и не ожидал.
Алан повернулся к охраннику. Тот стоял и терпеливо ждал, когда приезжие закончат шушукаться.