Когда он вышел из дома, дождь уже прекратился и на улице появилось много народу, потому что в это время жители Сиены делали послеобеденные покупки. Прямо напротив дома Тима находился магазин «Pizza e vai» [91] , где четверть пиццы стоила два евро. От запаха расплавленного сыра, тушеного сладкого перца, жареной салями и острого томатного соуса у Амадеуса разыгрался аппетит. Он купил порцию пиццы и медленно пошел в направлении Пьяцца дель Кампо.
Эльза почти всю субботу провела в университетской библиотеке. Она просто не знала, куда себя деть. Уже несколько дней небо над Тосканой было темным, дождливым и затянутым тучами, а воздух – тяжелым и влажным. Влага проникала под пуловер и куртку, белье не высыхало – ни на открытом воздухе, ни в квартире. Анна, снимавшая квартиру вместе с Эльзой, уехала со своим другом в Кьянти на сбор оливок и собиралась вернуться не раньше конца ноября.
Уже два дня Эльза чувствовала себя словно в тумане. Ей ничего не хотелось, для нее не было ничего, что не казалось бы бессмысленным. Она совершенно точно знала, что находится на грани депрессии, и отчаянно пыталась хоть чем-то отвлечься. Она внушала себе, что причина ее плохого настроения – погода, а не Антонио. Она гуляла по улицам, звонила подругам, даже тем, с которыми не встречалась уже несколько лет, и просиживала целыми днями в библиотеке. Однако ничего из прочитанного не доходило по-настоящему до ее сознания, ее разум будто отключился. Не помогло даже то, что она забросила учебники и переключилась на беллетристику. Ничего ее не интересовало. Абсолютно ничего.
Она всерьез подумывала о том, чтобы на выходные поехать в Монтефиеру, но ей не хотелось встречаться ни с матерью, ни с отцом. Она не могла себе представить, что придется смотреть матери в глаза, быть любезной и внимательной, обмениваться с пей ничего не значащими словами и даже обсуждать какие-то дела. Наверное, это все уже стало невозможным.
Но ей было жалко Эди. Эди, который постоянно ждал ее. Изо дня в день. Каждую ночь, каждый час. Эди, который прижимал Тигра к своему животу, носил ведра с водой, говорил «tutti palettti» и глотал дождевых червей, лишь бы она наконец приехала. Но она не приезжала.
Эльза захлопнула книгу так громко, что читатели в зале вздрогнули, и отнесла ее к стойке, где студентам выдавали читательские билеты. Больше не было смысла сидеть, надо уходить. Здесь было слишком тихо, а свет был слишком резким, слишком белым.
От университета она без всякой цели пошла в направлении центра. Она смотрела на витрины, не воспринимая того, что видела. Выпила эспрессо, купила помидоры и базилик. Ей вдруг захотелось салата из помидоров. Если бы она сейчас не была одна, то обрадовалась бы этому. Но она была одна. Чертовски одна, как еще никогда в жизни.
Естественно, она прошлась по его улице. По-другому она просто не могла. Но в окнах Антонио света не было. Значит, он тоже где-то ходит. Как и она. Где-то в Сиене. Но, конечно, не один.
Эльза подумала, не пойти ли в кино, но тут же отбросила эту мысль. У нее не было ощущения, что сегодня вечером она сможет вникать в судьбы и проблемы других людей.
В маленькой траттории она за шесть евро съела spaghetti aglio, olio е peperoncino [92] , a потом заказала еще и bruschetta [93] за три евро, потому что не насытилась микроскопическим блюдом из макарон.
Ей больше не хотелось в одиночестве есть салат из помидоров в своей квартире. Официант, который принес брускетту, посмотрел на нее так, словно она была участницей конкурса обжор, но ничего не сказал. Эльза была бесконечно благодарна ему за это. Она была на грани того, чтобы вцепиться кому-нибудь в горло.
Через полтора часа, выпив полбутылки вина, Эльза покинула тратторию. В голове у нее шумело. Она достала из сумки мобильный телефон и позвонила домой.
– Она там? – спросила Эльза, даже не поздоровавшись.
– Да, – ответил Романо. – Она в выходные хочет остаться дома.
– О'кей, – разочарованно пробормотала Эльза, – о'кей, о'кей, о'кей… Va bene. Я позвоню на следующей неделе. Передай Эди привет от меня и береги себя.
Она не стала ждать, что ответит Романо, и отключилась.
Она чуть-чуть не поехала в Монтефиеру, но действительно только «чуть-чуть».
Она не следила за временем и даже не понимала, сколько прошло – час или два. Она не замечала, что ходит по кругу, хотя дважды очутилась перед одним и тем же ювелирным магазином, в витрине которого лежала цепочка, не выходившая у нее из головы. Неописуемо красивая и неописуемо дорогая. Нечего даже и мечтать о ней…
Эльза устала. Она спотыкалась в узких переулках, поднималась и спускалась по лестницам, брела мимо маленьких магазинчиков, которые закрывались один за другим. Железные решетки с грохотом опускались перед дверями и закреплялись на каменных тротуарах, закрывались ставни, выключался свет. Народу на улицах становилось все меньше, прохожие спешили домой или в рестораны, чтобы поужинать.
Может быть, из-за того, что в городе стало тише, Эльза вдруг услышала фортепианную музыку, которая заполняла тихие переулки, как прилив заливает вымытый прибоем пляж. Она шла навстречу звукам и все отчетливее слышала, как кто-то виртуозно играет на рояле. Да так, что музыка, казалось, захватывает и заполняет весь город.
За ближайшим углом она увидела освещенное окно. За тонкой гардиной у рояля неистовствовал какой-то человек. Его волосы танцевали вокруг лица, когда он запрокидывал голову, его руки летали над клавишами, его обнаженный торс вздрагивал, а музыка напоминала взрыв, огненный шар в черном ночном небе, тысячами искр опадающий на землю.
Эльза еще никогда в жизни не слышала ничего подобного. Она неподвижно стояла на Виа делле Терме и слушала. Долго. И удивлялась, что осталась на улице одна. Она зачарованно наблюдала за этим сумасшедшим, который время от времени вскакивал с места, не столько ходил, как бегал по комнате, жадно пил из бутылки и снова играл. Еще бешенее, еще энергичнее, еще гениальнее, чем прежде.
Амадеус был пьян и обкурен, но не настолько, чтобы руки, мысли и чувства отказывались ему служить. Этой ночью он творил мелодию! Очень смутно, краем сознания он понимал, что в запущенной квартире в Сиене проигрывал свою жизнь, в то время как призы кинофестиваля присуждались без его участия и, может быть, кто-то другой стоял вместо него на сцене, чтобы получить колокольню. Но ему было абсолютно все равно. Уже завтра никто не вспомнит о лауреатах фестиваля. А эта музыка была подарком сегодняшнего вечера, и она будет звучать у него в голове, пока он не запишет ее на бумаге.
Артистический псевдоним «Амадеус» был его программой, его чувством и страстью, тем, что составляло его жизнь. Несколько лет назад он закрылся в своей квартире и целую неделю беспрерывно играл только произведения Моцарта. Один из друзей нашел его в полном смятении чувств и тут же вызвал «скорую помощь». В больнице его выходили. С того дня он стал называть себя Амадеусом, и вскоре не осталось никого, кто еще помнил его настоящее, гражданское имя.