Они сидели там же, где ранее стояли; никто явно не думал, что здесь понадобятся какие-то сиденья. Только трон Баракаса (где они раздобыли это уродство, Шариссе и в голову не могло прийти) напоминал что-то, предназначенное для сидения, хотя большинству людей показался бы неудобным. Именно такой трон, на взгляд Шариссы, и предпочитал Баракас — сиденье, для пользования которым требовалось терпение и упрямство.
Оставшееся до отъезда время волшебница рассматривала каменных колоссов, находившихся всего в нескольких шагах. Хоть ее способности были снова приглушены (в последнее время это, казалось, уже вошло в привычку), она могла ощущать, что внутри них теплится жизнь. Почему-то никто, кроме нее, этого не замечал. Фонон, пока ел, время от времени поднимал взгляд — словно он что-то чувствовал, но не мог определить, что именно. Было ли дело в том, что ей этот мир был намного ближе, чем остальным? Шарисса приняла свой новый дом без колебаний, восхищаясь его естественной красотой, подобную которой она, будучи слишком молодой, никогда не замечала в Нимте. Возможно, именно по этой причине она научилась управлять силами этого мира так, как это пока не удавалось никому другому из враадов.
Но почему силы внутри статуй возрастали с каждой минутой?
Что случится, когда земля и в самом деле пробудится? Было ли это первым знаком?
Ее размышления прервались, когда Баракас вернулся в центральную пещеру. Он все еще хромал, но беспокойство за супругу и судьбу его рождающейся Империи заставляло его не обращать внимания ни на что — кроме разве что самой сильной боли. Риган тащился позади него, напоминая подростка-дрейка, наказанного матерью. Вне сомнений, он пробовал — безуспешно — убедить отца или оставить Шариссу здесь, или позволить ему ехать с ними.
Баракас кивнул ей.
— Вас как следует накормили, госпожа моя Шарисса? Он, казалось, использовал это обращение только тогда, когда чего-то хотел от нее. Шарисса это поняла и, взяв себя в руки, ответила:
— Достаточно — пока что. Однако нам не помешало бы отдохнуть.
— Когда вы пробудете с нами достаточно долго, то научитесь спать в седле.
— Я надеюсь, что настолько долго я с вами не пробуду.
Баракас изобразил подобие улыбки.
— Честный ответ. Это — похвальная черта, хотя именно сейчас и бесполезная.
— Отец…
— Умолкни, Риган. У тебя, помнится, есть обязанности. Выполняй их, как подобает будущему главе клана… будущему Императору.
Неуклюжий Тезерени с вожделением посмотрел на Шариссу, которая демонстративно не глядела в его сторону. Удрученный, он отдал отцу честь и удалился.
Баракас снял шлем, что последнее время, как помнилось Шариссе, происходило крайне редко. Волшебницу потрясло то, насколько в его волосах прибавилось седины. На его лице возникли борозды, прорезать которые могли только время и усталость. Это отчасти напомнило ей о том, как выглядело лицо Геррода после его неудачного колдовства в пещере безумного хранителя. Баракас, повелитель Тезерени, не делался старше — он уже был стар.
— Он вскоре будет Императором, — уверил их Баракас. Он встретил пристальный взгляд Геррода и увидел в нем сочувствие. — Да, я наконец становлюсь старым. Повелитель драконов приближается к своему концу. Вероятно, еще несколько десятилетий — и только.
— По крайней мере ты прожил все эти тысячелетия, — сказал чародей. Он указал на собственное лицо. — На этом лице достаточно скоро появятся складки. Этому миру нравится убивать тех, кто не склоняется перед ним.
Повелитель Тезерени склонил голову набок и стал разглядывать Геррода. Затем, насмешливо улыбнувшись, покачал головой и снова направил свое внимание на Шариссу.
— Мне кое-что от вас нужно.
— Меня это едва ли удивляет.
— Выслушайте меня. Если вы поможете мне, я не буду больше настаивать на браке между вами и моим старшим сыном. Вы с эльфом сможете отправиться, куда вам угодно.
— Все только и хотят соединить нас, — заметил Фонон. Пища — даже такая — во многом восстановила его чувство юмора, хоть он, как и другие, продолжал пока оставаться пленником. Глава клана пропустил его слова мимо ушей.
— Хорошо?
— Вы не сказали мне, чего вы хотите от меня.
Геррод наклонился вперед прежде, чем его отец успел заговорить, и предупредил:
— Остерегайся любых обещаний! Даже клятвы могут быть нарушены!
— Не будет никакого нарушения клятв! — Баракас, похоже, был готов резко поставить сына на место; но, по-видимому, представлял себе, как это будет выглядеть в глазах волшебницы. — Это касается твоей семьи, особенно твоей матери и братьев с сестрами!
Чародей попробовал притвориться, что ему это безразлично, но Шарисса уже знала, что, несмотря на расхождения с отцом, Герроду вовсе не хотелось, чтобы его бывшую семью постигла какая-то беда.
— Что же вы хотите? — спросила она, отчасти пытаясь отвлечь внимание Баракаса от сына-отступника — поскольку каждый раз, когда отец обращал на него внимание, в подземном зале явственно ощущался холод.
Баракас почесал шею; но, в отличие от большинства других Тезерени, он больше не страдал от сыпи.
— Я хочу, чтобы вы — и они — сотрудничали с нами все то время, пока не удастся выяснить, произошло что-то или нет с теми, кто остался в крепости — и особенно с госпожой Альцией.
Ответ был несколько неопределенным, но суть его растрогала Шариссу до такой степени, которую она сочла бы раньше невозможной. Баракас мог быть ее врагом, но забота о жене оказалась даже сильнее, чем его стремление к власти.
— Я поклянусь духом дрейка, что вы окажетесь на свободе после того, как я смогу убедиться, что нам ничего не угрожает. Хорошо?
— Все мы?
— Все вы.
Она изучала его в течение нескольких секунд, собираясь с мыслями. Шарисса хотела от Баракаса еще одной вещи — и теперь настал единственный момент, когда она имела возможность добиться ее. И если она упустит эту возможность…
— В том числе и Темный Конь.
Выражение его лица изменилось так, что Шарисса почти пожалела о своем требовании; но она не могла оставить призрачного скакуна во власти Баракаса.