Он устремил на нее острый взгляд.
— Шесть лет назад я дала вам слово не возвращаться в часовню, — тихо продолжала она, — и сдержала его. А вот что касается карт… Я должна сказать вам, что, возвращаясь от вас в тот день… перед дуэлью и…
— Я помню, — мягко проговорил он.
— Я решила тогда пройти через лес и поискать тайник. Мне хотелось проверить, смогу ли я сама найти карты Таро.
Она ожидала увидеть на лице Бальярда разочарование и даже укоризну. К ее изумлению, он улыбнулся.
— И вы нашли его.
Это был не вопрос — утверждение.
— Нашла. Но я даю вам слово, — торопливо продолжала Леони, — что я, правда, посмотрела на карты, но сразу вернула их в тайник. Только теперь, — помолчав, добавила она, — я не хочу оставлять их в имении. Он может их найти, и тогда…
Пока она говорила, Бальярд опустил руку в большой карман своего белого костюма и достал оттуда знакомый квадратный сверток черного шелка. Когда он отогнул углы материи, наверху колоды оказалась карта Сила.
— Они у вас! — воскликнула Леони, шагнув к нему, и вдруг застыла на месте. — Вы знали, что я там побывала?
— Вы так любезно оставили там в качестве памятки свои перчатки. Не забыли?
Леони побагровела до корней медных волос.
Он завернул обратно углы шелка.
— Я пошел туда потому, что согласен с вами: эти карты нельзя оставить в руках такого человека, как Виктор Констант. И… — он помолчал, — мне думается, вам они понадобятся этой ночью.
— Вы же предостерегали меня не пользоваться картами, — напомнила Леони.
— Разве только у вас не будет другого выхода, — спокойно договорил он. — Боюсь, что такой час настал.
Сердце Леони часто забилось.
— Давайте уедем сразу, сейчас же!
Она вдруг остро ощутила, как тяжелы толстые зимние юбки и как колют кожу шерстяные чулки. Перламутровая гребенка в волосах, подарок Изольды, словно воткнулась в голову острыми зубьями.
— Идемте же! Скорей!
Ей вдруг вспомнились первые счастливые недели в Домейн-де-ла-Кад, когда они были втроем — она, Анатоль и Изольда — и никакой беды еще не случилось. Как в те давние осенние вечера 1891 года она больше всего боялась темноты — густой и непроницаемой после ярких огней Парижа.
«Il etait une fois. Однажды, давным-давно…»
Тогда она была другой — простодушной девочкой, не ведающей темноты, которую приносит горе. От слез все расплылось перед глазами, и она зажмурилась.
Торопливые шаги в холле прогнали воспоминания. Она вскочила, поворачиваясь на шум, и в ту же секунду дверь гостиной распахнулась и в комнату ворвался Паскаль.
— Мадама Леони, сеньер Бальярд, — выкрикнул он. — Там… люди. Они уже вломились в ворота.
Леони подбежала к окну. На далеком горизонте горела цепь огней. Факелы, золотые и багровые на черном ночном небе.
А потом почти рядом раздался звон разбитого стекла.
Луи-Анатоль, обогнав Мариету, вбежал в комнату и бросился в объятия Леони. Он был бледен, нижняя губа дрожала, но мальчик пытался улыбнуться.
— Кто это? — слабым голосом спросил он.
Леони крепко прижала его к себе.
— Плохие люди, малыш.
Она вновь повернулась к окну, приставив ладони к стеклу. Еще довольно далеко, но толпа приближалась. У каждого в одной руке был горящий факел, а в другой — оружие. Они походили на войско перед сражением. Леони решила, что они ожидают только, пока Виктор Констант подаст сигнал к атаке.
— Как их много, — пробормотала она. — Он натравил на нас весь город?
— Он играл на их природном суеверии, — ответил ей Бальярд. — Республиканцы или роялисты, все они с детства слышали историю о демоне здешних мест.
— Асмодей…
— В разное время разные имена, но одно и то же лицо. И хотя добрые горожане днем уверяют, что ничему подобному не верят, в ночные часы им слышится шепот из глубины их древней души. Он нашептывает о сверхъестественных тварях, которые рвут и терзают и неподвластны смерти; о мрачных и запретных местах, где ткут свои сети пауки.
Леони знала, что он прав. В памяти вспыхнули картины ночи разгрома Пале Гарнье в Париже. И на прошлой неделе — ненависть на лицах знакомых ей жителей Ренн-ле-Бен. Она знала, как легко, как быстро охватывает толпу жажда крови.
— Мадама? — настойчиво проговорил Паскаль.
Леони видела, как языки огня мечутся, лижут черный воздух, отражаются в мокрой листве высоких каштанов, выстроившихся вдоль подъездной дорожки. Она задернула занавеску и повернулась спиной к окну.
— Ему мало было загнать в могилу моего брата и Изольду, — прошептала она, опустила взгляд на курчавую черную головку Луи-Анатоля, прижавшуюся к ее груди, и понадеялась, что малыш не расслышал.
— Нельзя ли поговорить с ними? — спросил он. — Уговорить оставить нас в покое?
— Поздно разговаривать, мой друг, — ответил Бальярд. — Всегда наступает минута, когда жажда действовать, как бы дурна ни была цель, пересиливает желание слушать.
— Значит, мы будем сражаться? — спросил мальчик.
Бальярд улыбнулся.
— Хороший солдат знает, когда надо стоять насмерть, а когда отступить. Этой ночью мы сражаться не будем.
Луи-Анатоль кивнул.
— Есть ли хоть какая-то надежда? — прошептала Леони.
— Надежда есть всегда, — ласково отозвался он. Потом решительно обратился к Паскалю:
— Пролетка готова?
Тот кивнул.
— Готова и ждет на поляне у часовни. Достаточно далеко от толпы. Я надеюсь, что смогу вывести всех незаметно.
— Ben, ben. Хорошо. Мы выйдем с задней стороны и срежем по тропинке прямо в лес. Надеюсь, они первым делом займутся домом.
— А слуги? — напомнила Леони. — Им тоже надо уходить.
Густой румянец разлился по широкому открытому лицу Паскаля.
— Они не уйдут, — сказал он. — Решили отстоять дом.
— Я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал из-за нас, — быстро возразила Леони.
— Я скажу им, мадама, но не думаю, что это что-нибудь изменит.
Глаза Леони наполнились слезами.
— Благодарю вас, — прошептала она.
— Паскаль, ты иди вперед, а мы пока позаботимся о твоей Мариете.
— Ок, сеньер Бальярд.
Он задержался, чтобы поцеловать жену, и вышел из комнаты.
Мгновение все молчали. Потом, спохватившись, что на счету каждая минута, каждый взялся за дело.
— Леони, берите только то, без чего нельзя обойтись. Мариета, принеси саквояж и меха мадамы, путешествие будет долгим и холодным.