Он ненавидел Каркассон — и не без причины. Тридцать лет назад его дядя привел его в руины Старого города. Проходя через развалины, он насмотрелся на «горожан», обитавших в трущобах крепостных руин. Позже в тот же день, набравшись сливовой водки и опиума, в комнатушке с дамастовыми обоями над баром в арсенале он впервые попробовал продажную девицу, оплаченную для него дядей.
Этот самый дядя теперь был постоянным пациентом в Ламало-ле-Бен. Заразился он от той шлюхи или от другой, но сифилис уже привел его к безумию, и ему все казалось, что мозги его вытекают через нос. Констант его не навещал. Он не испытывал желания видеть, что со временем может сотворить эта болезнь с ним самим.
Она была первой из убитых Константом. Это произошло ненамеренно и испугало его. Не то, что он отнял жизнь, а то, что это оказалось так просто сделать. Рука на горле, возбуждение, вызванное страхом в глазах девушки, когда она поняла, что насильственное совокупление — лишь прелюдия к овладению полному и абсолютному.
Если бы не толстый кошелек дяди и не его связи в мэрии, Константу не уйти бы от каторги или гильотины. А так они просто поспешно и без шума покинули город.
Тот опыт многому научил его, и не в последнюю очередь тому, что деньги способны переписывать историю, обеспечить другой конец любой сказке. Там, где замешано золото, «фактов» не существует. Констант был хорошим учеником. Он всю жизнь потратил на то, чтобы привязывать к себе и друзей, и врагов, используя в качестве уз обязательства, долги и, когда это не срабатывало, — страх. Только несколько лет спустя он узнал, что за всякий урок приходится платить. Та девица в конечном счете отплатила ему. Она наградила его болезнью, которая теперь беспощадно высасывала жизнь из его дяди и уже начинала терзать и его. До нее он не мог добраться, она уже много лет назад скрылась под землей, но он наказывал за нее других.
Спускаясь с крутого моста, он снова с удовольствием вспомнил смерть Маргариты Верньер. По его телу прошла теплая волна. Пусть на мгновение, но она заставила его забыть об унижении, которое причинил ему ее сын. Сколько бы женщин ни прошло через его смертоносные руки, факт оставался фактом — красивая женщина доставляла ему больше удовольствия. Тогда игра стоила свеч.
Воспоминания о часах, проведенных в квартире на улице Берлин с Маргаритой, возбудили его сильнее, чем он рассчитывал. Констант ослабил воротник. Он как сейчас чуял запах крови и страха, неизменно сопровождавший подобные сношения. Он стиснул кулаки, вспоминая восхитительные попытки сопротивления, как натягивалась и растягивалась ее кожа, не желающая принимать его.
Часто дыша, Констант шагал по грубой мостовой квартала Триваль, дожидаясь мгновения, когда к нему вернется самообладание. Взгляд его бездумно скользил по округе. Сотни, тысячи франков, потраченных на реставрацию цитадели XIII века, как видно, не изменили жизни людей из квартала Триваль. Здесь жили так же бедно и безнадежно, как тридцать лет назад. Босоногие полураздетые дети сидели в грязных подворотнях. Каменные и кирпичные стены кренились наружу, словно их подталкивала изнутри рука времени. Нищий в грязном тряпье, с мертвыми, невидящими глазами, протянул руку, когда он проходил мимо. Констант прошел, как мимо пустого места.
Он пересек площадь Сен-Жимер перед уродливой новой церковью мсье Виолле-ле-Дюка. Несколько собачонок и мальчишек увязалось за ним, клянча монетки и предлагая свои услуги гидов или посыльных. Он не обращал на них внимания, пока один мальчуган не сунулся слишком близко. Его Констант ударил железным наконечником своей трости, распоров ему щеку, и вся стайка шарахнулась прочь.
Он дошел до узкого тупикового поворота налево. Проулок вел к основанию бастиона. Констант осторожно зашагал по скользким от грязи ступеням. Липкая грязь, покрывавшая их, имела цвет ячменного пряника, Мусор, обломки и обрывки нищеты, усеивал улицы. Бумажные обертки, экскременты животных, гнилые овощи, от которых отказались даже умирающие от голода псы. Он знал, что из-за опущенных ставней за ним следят невидимые темные глаза.
Он остановился перед крошечным домиком под самой стеной и резко постучал в дверь тростью. Чтобы найти Верньера и его шлюху, Константу необходимы были услуги обитателя этого дома. Он был терпелив. Он готов был ждать столько, сколько понадобится, пока не появятся доказательства, что Верньер в этих местах.
Деревянное окошко-глазок отворилось.
Два покрасневших глаза уставились на него сперва в изумлении, потом в страхе. Потом отодвинулся засов, повернулся в замке ключ, и дверь открылась.
Констант вошел внутрь.
Домейн-де-ла-Кад
Бурный и переменчивый сентябрь сменился теплым и ласковым октябрем.
Прошло всего две недели, как Леони покинула Париж, но ей уже смутно вспоминался распорядок дней в городе. К своему удивлению, она заметила, что не скучает по прежней жизни. Ни по видам города, ни по его улицам, ни по обществу матери и соседей.
И Изольда, и Анатоль после вечера званого обеда, казалось, внутренне преобразились. Взгляд Изольды больше не туманился беспокойством, и хотя она старалась не переутомляться и часто проводила утренние часы у себя в комнате, но на вид так и сияла. Успех приема и искренняя теплота благодарственных писем свидетельствовали, что общество Ренн-ле-Бен готово доброжелательно принять в себя вдову Жюля Ласкомба.
В эти спокойные недели Леони старалась как можно больше времени проводить под открытым небом, исследуя каждый дюйм имения и избегая только заброшенной тропинки к часовне. Солнце и легкие осенние дожди окрашивали мир в яркие цвета. Яркий багрянец, темная зелень вечнозеленых растений, золотистый шатер ветвей, красная медь буков и желток позднего ракитника. Птичьи голоса, далекий лай собак из долины, шорох метнувшегося в кусты кролика, треск веток и камушков под ногами, нарастающий хор цикад на деревьях — Домейн-де-ла-Кад был воистину прекрасен и отраден. Прошедшее время притупило темные воспоминания о первом вечере и холоде часовни, и теперь Леони чувствовала себя совершенно как дома. Ей уже казалось непонятным, отчего ее мать в детстве чувствовала себя здесь неуютно. Во всяком случае, так говорила себе Леони. Места казались такими спокойными.
В ее жизни установился неторопливый распорядок. С утра она чаще всего немножко рисовала. Она задумала сделать серию ландшафтов в простом традиционном стиле, передающих осенние перемены. Но после случайного успеха с автопортретом она, почти не обдумывая решения, взялась воспроизводить по блекнущим воспоминаниям остальные семь карт Таро из часовни. Теперь она уже думала не о подарке для матери, а скорее о сюрпризе для Анатоля на память об их совместном путешествии. Дома, в Париже, в галереях и музеях, на парадных бульварах и в ухоженных садах очарование природы еще не касалось ее. Теперь же Леони без конца могла любоваться видами из окна. Она невольно вписывала природу Домейн-де-ла-Кад фоном в каждую иллюстрацию.
Иные из тех картин легче всплывали в памяти и поддавались ее кисти. Изображение Дурака приняло черты Анатоля, его лицо, выражение, фигуру и цвет волос. Жрица обладала изяществом и обаянием, которые у Леони связывались с Изольдой.