Он был мстителем, героем, суперменом, у него был суперрейтинг, у него была настоящая жизнь — яркая пиксельная жизнь на экране, восстанавливающем справедливость, на экране-зеркале, возвращавшем Паркеру знакомое лицо молодым, вылепленным заново, не знающим страдания, прекрасным, как реклама на стене напротив. И живой Колин Паркер во все глаза вглядывался в глубины волшебного фонаря, недоверчиво морщась от жалкого зрелища уродливой туши, отражавшейся в темном углу экрана.
Когда в день Большого блэкаута Колин Паркер покончил с собой, он только-только пошел на поправку.
Около восьми вечера Сид Парадайн вылез из машины — служебной с городскими номерами — в сутолоку Паккард-бульвара. Влажный горячий воздух обжег кожу. Видимо, полетел наружный кондиционер. Сид глубоко вдохнул. Перегретый кислород тащил с собой запахи фастфуда, бензина и пота. Красный свет все не зажигался. Сид вступил в скопище офисного планктона, заползавшего на пешеходную зебру. Напротив, на противоположном тротуаре, стояла такая же орда — чужие лица, траченные усталостью после рабочего дня, и кое-где тревожные пятна респираторов.
На башне «Светлый мир» пробило восемь, когда разрешение на переход было дано одновременно светофорами и звуковыми сигналами для слепых. С обеих сторон толпа двинулась единой массой, как будто открыли шлюзы. Почти все вытаскивали из чехлов трейсеры. Время ежевечерней исповеди. Сид пересек Паккард-бульвар нетвердой походкой человека, в котором еще бродит вчерашняя выпивка. Разбавляя волны мути, стучавшей в его барабанные перепонки, со всех сторон неслись отголоски многотысячного хора исповедующихся. Воздух тяжелел с каждой секундой. Сид поднес ладонь ко лбу и вытер тонкую пелену пота. Футболка под кожаной курткой взмокла между лопаток. Он ускорил шаг, двигаясь по направлению к «Старбаксу».
Жара выгнала его из номера. Из отеля «Нокиа-Хилтон», туманоскреба, похожего на колумбарий, у подножия которого заканчивалась приличная часть бульвара Тексако. Отель «Нокиа-Хилтон». Его дом. Двадцать два квадратных метра одиночества в серой гамме. Панорамный вид на пробки. Сид очнулся в пять часов дня от тяжелейшего похмелья. Холодный душ, дрянной гостиничный кофе, долгое рассматривание снимков, сделанных накануне с верхотуры башни «Дионисия», и в черепе снова загудел ураган, который не могло усмирить его сумеречное сознание. Он лег на кровать, и потекли мгновенья, пустые как болванки с конвейера, унося с собой куски жизни. На потолке бессмысленно вращал лопастями вентилятор, мешая горячий воздух.
«Старбакс» был набит битком, вокруг говорили о жаре. На титановом экране показывали ролик Министерства внешнего вида. Сид оглядел очереди страждущих, тянущиеся к пяти кассам. Министерство внешнего вида спокойно могло не тратиться на пропаганду: на бульваре Тексако все и так прекрасно усвоили урок. Большинство абонентов уже побывали на операционном столе. Лица перекроены лазерным скальпелем — в тщетной попытке копировать звезд. Как сделала в свое время его мать, а теперь и жена. Как делают все. Сид поежился и машинально поднес руку к щеке. Пощупал жесткую кожу с двухдневной щетиной. Он на операционном столе не бывал и твердо решил стариться естественным путем. Он терпеть не мог вранья. Окружавшая толпа несла его в себе, ложь была начертана на лицах. Право на молодость. Право на красоту… Сид внезапно осознал, что добрая половина людей вокруг выискивает где-нибудь зеркало и свое отражение в нем. На вид каждому было не больше двадцати двух лет. У всех — безупречные веки и такой разлет бровей, что все остальное лицо казалось просто подвешенным к ним. Неприметный нос и высокие скулы — в подкрепление бровям. Губы толстенные, как какой-то неизвестный науке орган. Вот оно, лицо гипердемократии.
Сид заказал две макси-порции кофе глясе. Расплатился банковским имплантом. Показалось, будто девица на кассе покосилась на его обручальное кольцо. Он забрал свои два кофе и устроился за столиком с видом на улицу, где валялся потрепанный экземпляр «Городского вестника». Высыпал сахар в стаканы и развернул газету. Заголовки сообщали о том, что Внедритель Ватанабэ снова заблокировал законопроект «Три-восемь». Сид стал читать, и тут хлопнула дверь, отброшенная стремительной и воинственной рукой. Он поднял взгляд: лица кассиров перекосило от страха. Сид понял, в чем дело, даже не оборачиваясь. Облавы БОИ становились все чаще даже в периферийной части Тексако. Все большее число абонентов сознавалось на исповеди в антигражданских действиях. Сид оглянулся. Два агента в черном брали парня — тот едва достиг совершеннолетия. Один своим трейсером снял показания с запястья паренька. Тот запротестовал, второй агент отвесил ему оплеуху. Со своего места Сиду было не разглядеть лиц агентов, закрытых широкими козырьками. Никому было не разглядеть. Никому, кроме парня. А парень намочил штаны и хныкал.
Агенты надели на него наручники и увели. Сид посмотрел, как фургон тронулся с места и покатил по бульвару с наглухо зашторенными окнами. Завернул за угол Двадцатой улицы и скрылся, и Сиду привиделась картинка из будущего — бледное тело подростка, выброшенное в зонах на пустыре.
Он перевел взгляд в сторону перекрестка. Форчун-сквер с ее каруселью гонщиков-камикадзе. За перекрестком вставал Блок Службы защиты от себя: старомодный на вид, вытянутый, унылый, какими бывают только административные здания, и все же с налетом какой-то дьявольщины — непременного, в глазах примерных абонентов, атрибута полицейских участков и тюрем.
Профилактика самоубийств занимала в Блоке последние этажи. На глазах у Сида один за другим зажигались огни в кабинетах, прорезая слои тумана неупорядоченными точками света — в этот сумрачный час, когда обычный люд спешил сквозь город к койке и пульту дистанционного управления. Хотя день и ночь различались теперь только режимом освещения, установленным Властью, абоненты хранили в душе исконное чередование ритмов, и глубинные коды поведения остались верны ночи. Сид подумал, что именно такие соображения и надо оставить при себе во время интервью. Телевидение было назначено на девять, и на этот раз отдуваться придется ему. Камера будет лезть в печенку, и часовая беседа по душам пройдет в режиме сенсаций и тайн, столь высоко ценимом кретинской аудиторией канала «Клерньюз». Сид рассчитывал использовать этот стиль для камуфляжа: отвлечь внимание от сути и перевести допрос на мелкие подробности служебной рутины.
А рутина эта, видимо, продлится не дольше ближайших суток. Сид допил кофе и прикинул, не сходить ли в Блок сейчас — чтобы тут же получить заключение Отдела внутренних расследований. Его отстранят, а может, и уволят. Санкции ОВР начинали действовать немедленно, и тогда Сильвии Фербенкс с ее 52-минутным интервью для «Клерньюз» останется только умыться. Сид задумался, на что станет гробить время, когда его выгонят со службы. Усилием воли подавил новую волну угрызений совести. Он подумал о том, что ему открылось в результате проявленного милосердия, и попытался оправдать себя этим.
Он сунул кулак в карман куртки и сжал пальцами фотоаппарат. Трейсер показывал 20:25, конверт ляжет к нему на стол в кабинете не раньше чем без четверти девять — его доставит служба «Деливери». Оставалось еще немного времени, и он позволил себе посокрушаться о собственной участи.