Сид бросил взгляд в сторону Архивов, медленное разбухание которых грозило поглотить весь этаж. Уже пришлось сломать перегородки и перевести всю службу айтишников на шестидесятый. Влечение к смерти, всякие навязчивые идеи, подростки, наносящие себе увечья, всякая шваль, нападающая на одиноких женщин, и одинокие женщины и мужчины, обрекающие себя на смерть.
Они вошли в лифт. Вышли на тридцать девятом этаже. Прошли три поста службы безопасности. Встали перед четвертым. Штатским не разрешалось входить в арсенал. Оператор снял сквозь стекло ряды стволов, стрелявших дротиками со снотворным, и рядом — настоящие. Право носить оружие имели офицеры и Отдел убийств. Инструкция предписывала применять оружие по минимуму, но нередко случалось и подстрелить подозреваемого. У Сида за плечами было пятнадцать лет кровопролития: Нарковойна, Криминальная служба, Профилактика самоубийств, не говоря уж о подростковых разборках. Он стрелял по незнакомым людям во имя гипердемократии и чувствовал себя всесильным. Он знал, что мужчины насилуют женщин, что женщины смертным боем бьют детей, что дети вполне способны убить друг друга. Это было в порядке вещей, так его учили. Он этому не удивлялся. Но все равно не мог понять, отчего преступники считали своим долгом оповестить трейсер, а вместе с ним Гиперцентрал и, соответственно, все силовые структуры о том, что прямо сейчас пойдут домой к супруге, которую им отказались заменить, и первым делом всадят ей пулю в лоб.
Этих подстреливали через раз.
Так называемое «упреждение преступного умысла».
Сид отвел затем Сильвию Фербенкс и ее подручного в подвал, где обвиняемые в преступном замысле, избежавшие отстрела Профилактикой убийств, хором вопили о своей невиновности. Он отвел их в Транзит, где в глубоком химическом сне ждали своей участи самоубийцы и помышлявшие о самоубийстве. Привел на центральный пульт, где шел спутниковый мониторинг расположения патрулей. В бригадное помещение, полупустое в разгар первой вахты. Потом в собственный кабинет — чуланчик с окном на сорок восьмом этаже. Когда его повысили до зама, ему предложили кабинет попросторнее, с титановым экраном, кожаным диваном и даже мини-баром. Что заставило его задуматься. Настоящий кабинет первого зама. Кабинет на верхних этажах. Он отказался. Хотел по-прежнему иметь перед глазами Город. Хотел вкалывать, не сводя глаз с первопричины всех зол.
Сильвия Фербенкс стала задавать вопросы, и он заулыбался так, будто надеялся что-то ей продать.
Он стал защищать своих. Заявил, что СЗС исходит из благородной мысли о том, что жизнь человека превыше личных свобод. И защита абонентов от них самих оправдывает принуждение. Это фундамент Города-Провидения. И он не хотел бы жить в другой системе.
Потом упомянул наследие Луи Клера. Сказал, что Клер на том свете наверняка доволен их работой. Что злоупотребления крайне редки. Что трения между различными службами минимальны или отсутствуют вовсе. Что сам он счастлив каждое утро вставать и бороться за правое дело.
Он не сказал, чем занимаются парни из Проф-убийств в подвале в глухие ночные часы. Не рассказал, что парни из Обработки данных сливают информацию на сторону, потому что для агентств адекватности признания и вонь, к которым имеет доступ только Блок, — это золотая жила. Он не сказал, как поступают с рецидивистами.
Он не сказал, что от службы в СЗС в конце концов сходят с ума.
Он не сказал, что иногда дает абонентам умереть.
Дура Фербенкс попросила рассказать про какое-нибудь дело.
Он ответил, что не хватит времени.
Она спросила, бывают ли сбои в работе.
Бескровное лицо Лизы Легран возникло у него перед глазами как вспышка света в тумане.
Он ответил, что к сотрудникам, не справившимся с заданием, применяют соответствующие санкции.
Она спросила, не случалось ли ему думать о самоубийстве.
Он сказал, что интервью окончено.
— Вот, значит, ради чего ты меня бросил? — завопила Мира, не сказав ни «алло», ни «здравствуй», даже не буркнув ничего в ответ, когда он позвонил ей из единственного общественного телефона в Блоке, возле туалета для посетителей второго этажа, — после ухода Фербенкс и оператора. — Чтоб валяться среди пустых бутылок в вонючей норе? Вставлять свою морду в порнуху на допотопном экране? Ради этого ты меня бросил?
Мира задохнулась — и началось. Треск и грохот. Ругань и бессвязные выкрики. Казалось, стекло бьется прямо в телефонной трубке. Сиду не стоялось на месте. Он размотал провод, дошел до туалета, поставил телефон на край раковины и, воспользовавшись паузой, пока его супруга самозабвенно громила гостиничный номер, вымыл руки. Потом долго смотрел на себя в зеркало и не находил в себе особой красоты. Ничего такого, чтобы разносить все вокруг, — моложе своих тридцати шести он не выглядит, плюс шрам на правом виске — память о шальной пуле с наркотического фронта.
— Я все тут перебила, — сообщила она. — Теперь ты вернешься домой?
Нет, он не вернется.
Наступила такая тишина, что Сид подумал, пожалуй, лучше бы она опять шваркнула пустой бутылкой об экран. Изредка в трубке слышался тяжелый вздох. Сид схватил салфетку и вытер мокрое от пота лицо. От жары сильнее ощущались всякие приятные запахи. Он собрался уже в десятый раз объяснять накокаиненной супруге, что не намерен возвращаться.
Она плакала.
Сид представил себе Миру с вжатым в ухо трейсером, увешанную брюликами с ног до головы, среди развалин его двухзвездного пристанища. Он представил себе Миру четырьмя годами раньше, ее тонкое и еще такое чистое лицо, ее гордый вид, когда она вошла к нему в кабинет и как ему тут же захотелось ее трахнуть. Он вспомнил их квартиру на бульваре Шелл, такую огромную, что можно заблудиться, набитую вечно подслушивающими у дверей куклоидами, запах тубероз и неизменное свое ощущение, что он тут ненадолго. Сид мысленно поблагодарил того типа, который сократил их с Мирой союз до трех лет. Интересно, где он теперь и что поделывает.
Он сказал Мире, что увидится с ней на церемонии расторжения.
— Я не хочу расторгать договор, я хочу его перезаключить.
— Мира, мы же решили…
— Это ты решил.
Он вздохнул.
— Сид, мне надо тебя кое о чем спросить.
Зазвонил его трейсер. Вызов в дежурную — начинается его вахта. Он сказал Мире, что вынужден прекратить разговор. Сказал, что увидится с ней на церемонии.
— Мне надо тебя кое о чем спросить, — повторила она громче.
— Я должен отключиться.
Авария отключила телефон за него. Голос Миры исчез. Он понажимал на разные клавиши и убедился, что связи нет. Он готов был списать это на старый аппарат, как вдруг наступила тьма. И туалет и коридор погрузились во мрак, и ни единый луч света не освещал стены, обычно монотонно размеченные созвездием маячков. Секунду спустя раздался хлопок, похожий на взрыв, но без порыва ветра и вспышки. Потом его трейсер зазвонил и передал задание. И только после этого раздался вой Города.