Ну, что же, как сказал бы Менц. Так, в сущности, и должна работать эта система. Почему же тогда происшедшее показалось Чапелу таким удивительным чудом?
— Можно, я задам вам обоим один вопрос?
— Конечно, — ответил Чапел.
Отто Менц слегка приподнялся со своего кресла и облокотился на стол:
— Что же Кан дал им в обмен на такие деньги?
Сара стояла у берега озера и смотрела, как допотопный колесный пароход подплывает к пристани. Освежающий ветерок рябил воду. На ее поверхности тут и там ныряли лебеди и утки. Вдали виднелись призрачные контуры Гларнских Альп.
— Привет, Йосси, — сказала она в трубку мобильного телефона. — Это Мег из Лондона.
— Привет, Мег из Лондона.
— Нужна небольшая помощь. Есть минутка?
— Минутка для Мег из Лондона всегда найдется, — ответил Йосси, который сам был из Иерусалима и работал в «Моссаде», израильской разведывательной службе.
— Я тут наткнулась на одного из ваших, проходящего по одному дельцу, которое мы расследуем. Мордехай Кан. Физик. Это имя вам о чем-то говорит?
— Так говоришь, Кан… Не могу сказать, что это имя вертится у меня на языке, но ты погоди, сейчас я его пробью.
— Конечно.
Сара посмотрела на Чапела, который разговаривал по своему телефону, заказывая им билеты обратно в Париж. Он все усложнял. То, что он в нее влюбился, она понимала прекрасно. Собственно, она сама же его к этому и подтолкнула. А как насчет нее? Ей стоило лишь встретиться с ним взглядом, чтобы почувствовать, как его к ней тянет. Вот и теперь он уставился на нее в упор. В его карих глазах читалось нечто такое, что ее волновало, и она буквально разрывалась, причем сразу на три части. Она приписала это одной из сторон своей многогранной натуры, а именно иногда свойственной ей сентиментальности. Мужчины в беде всегда были ее слабостью. Но любовь? Она решительно отмахнулась от такого предположения.
— Эй, Мег…
— Да?
— Никаких сведений.
— Плохо, — ответила она, не слишком торопясь испытать разочарование. — Все равно спасибо, что проверил. За мною должок.
— Ты мне, я тебе, — заметил он. — На всякий случай, если я что-то узнаю, где ты будешь?
На всякий случай? С минуту Сара колебалась. Где бы ей находиться? Ну, рядом со своим мобильником, где же еще. Йосси, поди, сам догадался.
— Ну, ты понимаешь, на тот случай, если нам понадобится с тобой связаться?
О боже, подумала Сара. Не может быть. Неужто дошло аж до этого? Предназначение денег, переведенных Кану, не вызывало никаких сомнений. В наше время заплатить два миллиона долларов физику-ядерщику можно только за одну вещь. И уж ясное дело, не за усовершенствованную мышеловку.
— Париж, — сказала она. — Отель «Сплендид». На этот раз я даже разрешу тебе заплатить за выпивку.
Но Йосси ничего не ответил, он не только не рассмеялся, а даже не попрощался. Линия оказалась разъединенной без единого лишнего слова.
Марк Габриэль шел по залу прибытия аэропорта «Шарль де Голль», рука его была засунута в карман пиджака, где он нащупывал паспорт. Он шел быстро, как человек, которому есть куда идти. Человек, которого ничто не остановит. Его сын оплошал. Нужно было срочно принимать меры. Ему было трудно отделить отцовское разочарование от гнева командира. То и дело обходя стоящих людей, увертываясь от идущих и проталкиваясь сквозь бескрайнее море туристов, он прибыл наконец к пункту иммиграционного контроля. Марк невесело улыбнулся просматривающему паспорта пограничнику, и его пальцы забарабанили по стойке: ему не терпелось получить документы обратно.
— Добро пожаловать домой, месье Франсуа.
— Спасибо, — ответил он, уже отходя от стойки, и направился прямиком к остановке такси.
Полет из Буэнос-Айреса тянулся, как никогда, долго. Кинофильмы и приемы пищи не слишком-то помогали скоротать время. Погруженный в свои мысли, он перебирал в уме всевозможные сценарии развития событий. Например, Жоржа могли арестовать. Или убили… Но в конце концов он остановился на одной-единственной версии: парень сдрейфил. И теперь хочет улизнуть. Нужно срочно принимать меры.
На улице он поднял руку и громко свистнул. У поребрика тут же притормозил серебряный «ситроен». Габриэль забрался на заднее сиденье:
— Рю Клемансо.
— А точнее?
— Пересечение с авеню Марсель, остановитесь сразу за углом. Покажу, когда будем на месте. Плачу двадцать евро сверху, если доедем за час.
Габриэль уставился в окно стеклянным, невидящим взглядом. Это могло случиться лишь из-за недостатка внутренней убежденности, говорил он самому себе, пытаясь понять, что и почему пошло не так. Всепроникающая гниль разъела моральные ценности сына. И он сам в этом виноват. Ему пришлось продержать семью в Париже слишком долго. Так много лет, проведенных среди неверных, — что ж, этого следовало ожидать.
Основа его религии — добродетель. И само слово «ислам» означает «подчинение». Это не просто конфессия, не просто набор верований, а целый жизненный путь. Коран не просто направляет каждодневное поведение человека, он гораздо шире и касается всех аспектов жизни общества. Он охватывает закон и торговлю, войну и мир, образование и семью. Шариат, этот свод мусульманских норм, стоит над всем и правит всем.
Создав внутри своего дома заповедный мир, в котором чтились устои и вера, он надеялся сдержать действие гнили. Но та оказалась сильнее. Искушения были постоянны и пропитывали все вокруг — эта ухающая аморальная музыка, распутные фильмы и постоянный, непрекращающийся упор на секс, секс и снова секс. Это не что иное, как форма интеллектуального колонизаторства. Подобно сифилису, она проникает в мозг, медленно его разрушая, сводя с ума, кусочек за кусочком, доля за долей, пока от него ничего не останется, кроме выеденной пустой оболочки. Не может существовать такой вещи, как частичное усвоение западных идеалов и норм. Ты соглашаешься с ними всеми разом или не воспринимаешь вообще. Когда Запад отделил Царство Божие от царства земного, он тем самым встал на путь противостояния исламу. Это война, и победить в ней в конечном счете должна либо одна сторона, либо другая. Он был уверен, что Жорж знает все это, что вера проникла в его плоть и в его кровь. Но, видно, ошибался.
Конечно, всему виной та девушка. Он знал, что его сын уже какое-то время с ней встречается. Как мог отец не заметить, что мальчик вырос и стал мужчиной? В этом есть и его вина. Он слишком долго медлил и не вмешивался. Слишком стал мягкий. Сентиментальный. Он выяснил все про ее семью, узнал, где она живет, как учится в школе. Кафирка, но все-таки приличная девочка. Хорошо училась. Достаточно взрослая, чтобы не оказаться подверженной ребяческой дури. Ясно, что он упустил нечто важное, и даже знал, в чем это «важное» заключается. Он совершил обычный для всех отцов грех: возомнил, что его сын особенный, не такой, как все. А кроме того, Марк Габриэль знал, что и он сам тоже стал жертвой все той же гнили.