– Я все думаю, какую amor пустить первой. Ладно. Вот тебе одна моя amor.
– Только чтобы было интересно, а то мне немножко надоел твой Китай.
– И напрасно. Ты бы влюбилась в него так же, как я.
– Почему же ты не остался там?
– Нельзя там было оставаться, того и гляди, могли прийти япошки.
– Todo esta` jodio por la querra [70].
– Да, – сказал Томас Хадсон. – Согласен. – Он никогда не слышал от Умницы Лил такого крепкого словца и, услышав его, удивился.
– Me cansan con la querra[71].
– Мне тоже, – сказал Томас Хадсон. – Я здорово устал от нее. Но вспоминать Гонконг никогда не устаю.
– Ну, так расскажи мне о нем побольше. Это bastante interesante[72]. Но я хотела послушать про любовь.
– Да знаешь, там все было так интересно, что времени на любовь почти не оставалось.
– А кто у тебя была там первая?
– Первой была очень высокая и красивая китаянка, сильно европеизированная, эмансипированная, но она не хотела приходить ко мне в гостиницу, говоря, что тогда все об этом узнают, и ночевать у нее дома тоже не позволяла, потому что тогда узнает прислуга. Но ее овчарка уже знала о нас. Она сильно нам все осложняла.
– Тогда где же вы с ней сходились?
– Сходились, как молокососы сходятся, – там, где мне удавалось ее уговорить, главным образом в машинах, в лодках.
– Бедный наш дружок мистер Икс!
– Конечно, бедный.
– И тем ваша любовь и ограничивалась? Вы так-таки и не провели ни одной ночи вместе?
– Нет.
– Бедный Том. А стоила она таких терзаний?
– Кто ее знает. Кажется, стоила. Мне, конечно, надо было снять дом, а не оставаться в отеле.
– «Дом греха» тебе надо было снять, как это здесь делают.
– Не люблю я эти «Дома греха».
– Да, знаю. Но если уж она так тебе была нужна.
– Это все как-то обошлось. Тебе еще не надоело слушать?
– Нет, Том, что ты! Про такое не надоест. Чем же это в??е кончилось?
– Однажды мы ужинали с этой девушкой, а после ужина долго катались в лодке, и это было замечательно, только не очень удобно. У нее была чудесная кожа, все, что предшествует тому самому, очень возбуждало ее, и губы у нее были тонкие, но отягощенные любовью. Потом мы вышли из лодки и пошли к ней в дом, а там эта овчарка, и надо было стараться, чтобы никто не проснулся, и наконец я ушел к себе в отель, неудовлетворенный, усталый от споров, хотя она и была права. Но зачем тогда эта дурацкая эмансипация, если нельзя лечь в постель с мужчиной? Если уж провозглашать эмансипацию, тогда надо прежде всего дать свободу простыням. Словом, я был настроен мрачно и frustrado [73].
– Я никогда не видела, чтобы ты был frustrado. Это, наверно, очень смешно.
– Нет, не смешно. Я был злющий в ту ночь, все мне казалось отвратительным.
– Ну, рассказывай дальше.
– Взял я ключ у портье с таким настроением, что к черту все на свете. Отель был большой, и мрачный, и мрачно роскошный, и я поднялся на лифте, зная, что меня ждет большой, и роскошный, и мрачный, и неуютный номер и не ждет прекрасная китаянка. Прохожу по коридору, отпираю массивную дверь своего огромного мрачного номера, и как ты думаешь, что я там вижу?
– Что ты там видишь?
– Трех совершенно прелестных молодых китаянок, таких прелестных, что моя китаянка, которую мне не удалось в тот день заполучить, рядом с ними выглядела бы школьной учительницей. До того они были хороши, что просто выдержать невозможно, и ни одна из трех ни слова не говорила по-английски.
– Откуда же они взялись?
– Один из моих миллионеров прислал. Они мне передали записку от него. Записка была на толстенной бумаге в веленевом конверте, и там было сказано только: «С приветом от С. В.».
– И что ты стал делать?
– Я ведь совершенно не знал их обычаев, поэтому я сперва поздоровался с каждой за руку, потом перецеловал всех по очереди, потом предложил пойти вместе под душ, чтобы лучше перезнакомиться между собой.
– На каком языке ты им это предложил?
– На английском.
– И они поняли?
– Я им все очень хорошо объяснил.
– А что было дальше?
– Я не знал, как быть, мне еще ни разу не приходилось ложиться в постель с тремя девушками сразу. Две – это еще куда ни шло спьяну, хоть я знаю, что ты этого не одобряешь. Но три – это уже целая компания, и я просто не знал, как быть. Я спросил, не желают ли они выпить, но они не пожелали. Тогда я выпил сам, и мы все вчетвером сели на кровать – по счастью, кровать была огромных размеров, а девушки маленькие. А потом я выключил свет.
– Ну и как это было?
– Чудесно. Никогда бы не думал, что можно обнимать трех девушек сразу. Но оказалось, что можно. Тем более в темноте. Мне даже спать не хотелось. Но в конце концов я заснул, а когда проснулся, они все три спали и при утреннем свете были так же хороши, как накануне. Это были самые красивые девушки, каких я когда-либо видел.
– Лучше, чем я при нашем первом знакомстве двадцать пять лет назад?
– Нет, Лил. No puede ser [74]. Но ведь они были китаянки, а ты знаешь, как китаянки могут быть хороши. У меня и раньше бывали китаянки.
– Но целых три сразу.
– Да, три – это многовато. Для любви нужна только одна, это я согласен.
– Ты не думай, что я ревную. Ты ведь их не искал сам, и потом, это был подарок. Вот ту, что с собакой, что не захотела с тобой спать, ее я ненавижу. Но скажи мне, Том, как ты себя чувствовал утром?
– Я себя чувствовал так, как будто меня выжали. Как будто во мне ничего не осталось, одна пустота. Спина у меня не гнулась, поясница болела так, что не прикоснись, и я чувствовал себя развратником до мозга костей.