– Ничего. Мне было смешно. Я кое-что узнала о тебе, о чем раньше не догадывалась. А другие девушки не обижаются, когда ты называешь их по-разному?
– Других девушек у меня нет. Жена – есть.
– Я изо всех сил стараюсь, чтобы она мне нравилась, стараюсь не думать о ней плохо, но это очень трудно. Ругать ее при себе, конечно, никому не позволяю.
– Я ее буду ругать.
– Нет. Не надо. Это пошло. Я терпеть не могу две вещи. Мужчин, когда они плачут. Я знаю, плакать им иногда приходится. Но я этого не люблю. И еще не терплю, когда они ругают своих жен. А почти все этим занимаются. Так что ты свою, пожалуйста, не ругай, мне так хорошо с тобой, не порть мне удовольствия.
– Ладно. Пошла она к черту. Не будем о ней говорить.
– Том, прошу тебя. Ты же знаешь, я считаю ее красавицей. Она и есть красавица. Правда. Pero no es mujer para ti [79]. Но не будем ее ругать.
– Хорошо.
– Расскажи мне еще что-нибудь веселое. Если тебе будет весело рассказывать, тогда можно и без любви.
– Нет у меня веселых историй.
– Зачем ты так говоришь? Ты их сотни знаешь. Выпей еще одну порцию и расскажи мне веселую историю.
– А ты почему ничего не расскажешь?
– Что же мне рассказывать?
– Что-нибудь для укрепления этой, как ее, морали.
– Tu tienae la moral muy baja [80]. – Конечно. Я это прекрасно знаю. Но ты бы все-таки рассказала мне что-нибудь такое для укрепления.
– Этим тебе надо заниматься. Сам знаешь. Все другое, все, что ни попросишь, я сделаю. И это ты тоже знаешь.
– Ладно. Так ты правда хочешь послушать еще одну веселую историю?
– Да, пожалуйста. Вот твой бокал. Еще одна веселая история и еще один дайкири, и тебе станет совсем хорошо.
– Ручаешься?
– Нет, – сказала она и заплакала, глядя на него, заплакала легко и естественно, будто вода забила в роднике. – Том, что с тобой? Почему ты мне ничего не говоришь? Я боюсь спросить. Это?
– Это самое, – сказал Томас Хадсон. Тогда она заплакала навзрыд, и он обнял ее за плечи при всем честном народе и стал успокаивать. Она плакала некрасиво. Она плакала откровенно и сокрушительно.
– Бедный мой Том, – сказал она. – Бедный Том.
– Возьми себя в руки, mujer, и выпей коньяку. Вот теперь мы с тобой повеселимся.
– Не хочу я веселиться. Я никогда больше не буду веселиться.
– Постой, – сказал Томас Хадсон. – Видишь, как бывает, когда расскажешь людям все как есть.
– Сейчас я развеселюсь, – сказала она. – Подожди, дай мне минутку. Я схожу в уборную и успокоюсь.
Да уж, будь любезна, подумал Томас Хадсон. Потому что мне очень плохо, и, если ты не перестанешь плакать или заговоришь об этом, я отсюда смоюсь. А если я смоюсь отсюда, куда мне, к черту, деваться? Он понимал, что возможности его ограничены и что никакой «Дом греха» тут не поможет.
– Дай мне еще двойного замороженного дайкири без сахара. No se lo que pasa con esta mujer[81].
– Она плачет, как из лейки льет, – сказал бармен. – Вот кого бы пустить вместо водопровода.
– А как там дела с водопроводом? – спросил Томас Хадсон.
Его сосед слева – веселый коротышка со сломанным носом (в лицо Томас Хадсон его знал, но ни имени, ни политических убеждений вспомнить не мог) – сказал:
– Это cabrones[82]! За воду они всегда деньги вытянут, потому что без воды не обойдешься. Без всего прочего можно обойтись, а воду ничто не заменит. Без воды как ты обойдешься? Так что на воду они деньги у нас всегда вытянут. И значит, хорошего водопровода здесь не будет.
– Я что-то не совсем вас понимаю.
– Si, hombre[83]. Денег на водопровод они всегда наберут, потому что водопровод – вещь необходимая. Значит, проводить его не станут. Будете вы резать курочку, которая несет вам золотые водопроводы?
– А почему не провести водопровод, хорошо заработать на нем и словчить как-нибудь еще?
– Лучше, чем с водой, не словчишь. Пообещайте людям воду, вот вам и деньги. Какой политик будет проводить хороший водопровод и тем самым ставить крест на своем truco[84]? Политики неопытные, бывает, постреливают друг друга из-за всяких мелких дел, но кто захочет выбивать истинную основу из-под политической экономии? Предлагаю тост за таможню, за махинации с лотереей, за твердые цены на сахар и за то, чтобы у нас никогда не было водопровода.
– Prosit, – сказал Томас Хадсон.
Во время их разговора из дамской уборной появилась Умница Лил. Лицо она привела в порядок и не плакала, но вид у нее был убитый.
– Ты знаешь этого джентльмена? – спросил Томас Хадсон, представляя ей своего нового или же вновь обретенного старого знакомого.
– Знает, но только в постели, – сказал этот джентльмен.
– Callate[85], – сказала Умница Лил. – Он политик, – пояснила она Томасу Хадсону. – Muy hambriendo en este momento[86].
– Хочу пить, – поправил ее политик. – К вашим услугам, – сказал он Томасу Хадсону. – Что будем заказывать?
– Двойной замороженный дайкири без сахара. Бросим кости, кому платить?
– Нет, плачу я. У меня здесь неограниченный кредит.
– Он хороший человек, – шепотом сказала Томасу Хадсону Умница Лил, а хороший человек тем временем старался привлечь внимание ближайшего бармена. – Политик. Но очень честный и очень веселый.
Политик обнял Лил за талию.