— А где сейчас моя мать?
— Люба покончила с собой. Перед смертью она передала какому-то немецкому туристу письмо для Клауса, а Ольга выследила ее и донесла, что пожилой немец взял письмо и поднялся в самолет. Люба так и не призналась, что было в том письме. А поскольку она какое-то время была переводчиком в Институте титана и предположительно имела доступ к секретной документации, на нее завели дело, началось расследование. Я думаю, ее психика уже была подорвана и она не вынесла того, что на нее свалилось.
— И Клаус Вернер больше не приезжал сюда?
— При Союзе — нет, а вот после, когда он был уже очень богатым бизнесменом, приезжал.
— Он женился?
— Да, у него была жена в Германии, но приезжал он всегда один. Он основал здесь отделение своей фирмы, дела пошли на лад далеко не сразу. Но вы же не за этим сюда пришли, ведь так?
— Да. Я просто хочу понять, что происходит. Почему меня преследуют, какое я имею отношение к Вернеру сейчас, после стольких лет?
— Элиза, Клаус убит. Я читал газеты, смотрел новости. Вернер мертв. Значит, что-то в его жизни имело и имеет к тебе прямое касательство. А вот что — это нужно понять. Расскажи мне все, что произошло, и возможно, я смогу тебе помочь.
И мы ему все рассказали.
— Итак, он просто выкатился тебе под ноги. — Корбут внимательно смотрит на меня. — А ты, добрая душа, не нашла ничего лучше, чем притащить его к себе домой. Я все правильно понял?
— Да, но я вовсе не собиралась это делать, все само как-то повернулось таким образом, что...
— Конечно. Кстати, вот сегодняшняя газета. Взгляните, возможно, вас что-нибудь заинтересует.
Мы с Рыжим склоняемся над страницами. Ну конечно же! «Убийство криминального авторитета Александра Мищика по кличке Деберц вызвало волну бандитских разборок...» Мотивы выясняются... Я и сама хотела бы знать, каким образом труп Деберца оказался в моем шкафу. Если я найду шутника, учинившего такое в моей квартире, я его ржавым секатором кастрирую. Я люблю свои летние платья. Хорошо, что я заметила труп, пускай теперь Остапов что хочет, то с ним и делает.
— Кстати, я все равно ничего не поняла. С какого боку тут Стас и Остапов? Кто такой Андрей и какое отношение ко всей этой истории имел Деберц?
— Думаю, нам нужно более детально изучить жизнь и смерть Клауса Вернера. Его семью, его бизнес и главное — его завещание! Вот что следует сделать.
Корбут явно чувствует себя в своей стихии, а вот я — нет. Какое мне дело до моего биологического отца? Убили его? Ну, невелика для меня потеря. Такое случается, я-то при чем? Мне от его миллионов ничего не перепадет, да и незачем.
— И как же нам это узнать? — Рыжий задал вопрос по существу. — Нет ни единой зацепки.
— Это лишь на первый взгляд. По крайней мере, двое знакомых вам людей знают, что происходит. Это ваш старый друг Стас Дорохов и человек, которого вы знаете как капитана Остапова.
— Что значит «которого вы знаете»?.. Вы хотите сказать, что капитан — не из полиции?
— Я это понял совершенно точно из вашего рассказа. — Корбут улыбается, но его улыбка насмешлива, а лицо холодное. — Ну скажи, стал бы обычный опер или следак разводить с тобой церемонии? Ты была единственной подозреваемой, потому что только тебе выгодна смерть несчастного пьяницы. Тебя бы арестовали или перевели на подписку о невыезде, а если бы сроки поджимали, то выбили бы признательные показания, и ты б их подписала. Ну как минимум тебя бы вызывали на допросы, ты бы подписала горы протоколов, доказывая, что ты ни при чем. А тем временем милый полицейский ездит за тобой следом, почти ухаживает и заодно открыто собирает о тебе информацию: привычки, характер, круг знакомых, возможные реакции. Это работа совсем иной службы, можешь мне поверить. И, главное, тебя не трогает настоящая полиция, дело об убийстве алкоголика закрывают, и ты живешь как жила. Ну, а теперь посчитай на пальцах.
— Не сходится. Если они со Стасом знакомы, Остапов спросил бы обо мне у него.
— Вы не поддерживали связи долгие годы, за такой срок все люди меняются. Кстати, о вашем друге Стасе Дорохове по кличке Скальпель... Вы же не в курсе, что именно связывает его с Остаповым, поэтому услышанный тобой обрывок разговора по телефону ничего не значит, как и то, что произошло потом, — вы ведь всей подоплеки не знаете.
— Так что же делать?
— Вам нужна информация о Вернере, и это первостатейная задача.
Старый следователь подошел к окну и выглянул из-за штор.
— Уже темно. Где вы остановились?
— Сняли квартиру недалеко от автовокзала.
— Правильно. Езжайте туда и отдыхайте. Завтра жду вас часам к одиннадцати, а пока поразмыслю на досуге. Есть кое-какие документы, которые я хочу вам показать — но это завтра, завтра.
Мы едем по освещенным улицам. Я ошарашена и зла, а еще — здорово разочарована. Мы, ничьи дети, в глубине души надеемся, что потерялись случайно, нас искали и не могли найти, или подменили, или наша мать — герцогиня... У каждого есть своя сказка, которая разбивается, как только узнаешь правду. Большинство детдомовских узнают все, когда начинают поиски. Как правило, мамаша находится, но вновь обретенному ребенку не рада, мягко говоря. Чаще всего она пьяная, грязная и одичавшая.
Иногда, правда, бывает и другой сценарий — новая семья, которая понятия не имеет о бурной молодости добропорядочной матери и образцовой жены, и когда живое свидетельство ошибок молодости предстает перед ее глазами, можете представить себе эту немую сцену. Чаще всего новый член семьи абсолютно не вписывается в планы родственников, и его выпроваживают — более или менее интеллигентно.
Мне это было известно, потому что те из старших ребят, кто разбил таким образом свою взращенную и выпестованную сказку, рассказывали нам. И я не захотела знать. Я решила, что моя сказка останется при мне и я — дочь герцогини в изгнании. Или потерянная принцесса.
Теперь сказке оторвали крылышки и лапки. Мои дед и бабка — негодяи, подонки и убийцы, моя мать — бесхребетная тряпка, а папаша — темная лошадка, но именно из-за него я сейчас в такой заднице. И Рыжий вместе со мной.
— Вадик, тебе нужно вернуться домой.
Я не могу до бесконечности пользоваться его добротой. Все эти годы он был рядом: утешал, лечил, терпел мои капризы и сезонную раздражительность, вытаскивал меня из депрессий, и я принимала это как должное. А у него нет ни личной жизни, ни семьи, хотя он, как никто, заслуживает счастья. И я не имею морального права злоупотреблять его благородством.
— Лиза, ты спятила? С какой стати мне возвращаться?! А ты?
Он стоит у окна, свет люстры искрится в его светло-каштановых волосах. Он хорош собой, мой Рыжий, я всегда это признавала. Но все. Я не имею права пользоваться его преданностью и подвергать его опасности. Кто знает, что будет дальше.