— Именно этого ждет от меня народ, — сказала она Элизабет. — Людям нравится блеск. Вот почему наш отец пользовался такой популярностью. Но у меня нет средств на увеселения, какие устраивал он. А поскольку я не замужем, мне следует быть осмотрительной и соблюдать приличия.
— Мне и вправду не хватает маскарадов времен отца, — пожаловалась Элизабет Кэт после очередной морализаторской пьесы. — Но королева говорит, что у нее нет денег на подобную роскошь. На следующей неделе они хотя бы ставят «Ральфа Ройстера Дойстера». [15] Я видела эту пьесу при дворе брата, и ее стоит посмотреть. Я смеялась до упаду — герои все время перечат друг другу.
— На богатые одеяния королеве денег всегда хватает, — заметила Кэт, расчесывая волосы Элизабет.
— На мой взгляд, она одевается чересчур пышно, — сказала Элизабет. — Она слишком часто меняет платья и носит чересчур много украшений. Конечно, у нее католические вкусы.
Она понимала, что ее собственный простой наряд чересчур выделялся на фоне роскошных одежд придворных дам, подчеркивая ее предполагаемую девственность и протестантскую веру.
— Что ж, она выглядит как подобает королеве, — отозвалась Кэт. — Именно этого от нее ждут.
— Народ любил бы ее независимо от внешности, — заметила Элизабет, — хотя бы потому, что она дочь нашего отца и принадлежит к роду Тюдоров. И она сохранит их любовь, поскольку решила проявить милосердие. Сегодня вечером она сказала мне, что за недавний заговор казнят только Нортумберленда. Леди Джейн пощадят, хотя ей придется остаться в Тауэре. Ее поселили в доме тюремного надзирателя, со всеми удобствами.
— Юной леди повезло, — молвила Кэт. — Надеюсь, королева не станет проявлять чрезмерного милосердия, ради ее же блага.
— Вряд ли она могла бы казнить весь совет, — мрачно усмехнулась Элизабет. — В заговоре участвовали все его члены. Но ей нужны опытные государственные деятели, которые помогли бы ей править, хотя среди них хватает негодяев. И потому она всех помиловала.
— В душе она добрая женщина, — кивнула Кэт, — и я рада, что она, похоже, хорошо к вам относится.
Мария подтверждала это многим. Появляясь на публике, что в первые недели ее правления случалось часто, она настаивала, чтобы Элизабет стояла рядом с ней на почетном месте, неизменно держа ее за руку. Порой обнаруживалось, что Элизабет приветствуют не менее радостно, чем королеву, но если Мария это и замечала, то не подавала виду. Между сестрами царило полное согласие — вплоть до третьего воскресенья августа.
В предыдущее воскресенье в часовне Святого Иоанна Евангелиста в Белой башне по указу королевы служили мессу — впервые после смерти короля Генриха. Мария появилась со слезами на глазах, благодаря Бога за то, что наконец могла вновь открыто исповедовать свою веру, и, к своему удовольствию, увидела на службе немало придворных. Увы, среди них не оказалось ее сестры.
В следующее воскресенье, когда они вдвоем восседали на помосте и попивали вино после вечернего представления пьесы «Ральф Ройстер Дойстер», Мария обратилась к Элизабет:
— Мне доставит немалое удовольствие, если с утра ты посетишь со мной мессу.
Элизабет смутилась:
— Боюсь, не смогу, ваша светлость. Я принадлежу к реформатской вере.
Она дотронулась до висевшей на поясе маленькой золотой книжки с текстом протестантской молитвы, которую сложил ее брат на смертном одре. Мария тоже получила такую книжку, но считала ниже своего достоинства ее носить. Вместо этого, позволив похоронить Эдуарда по протестантскому ритуалу, она заказала в своей часовне личную поминальную мессу за упокой его души.
Мария нахмурилась:
— Боюсь, сестра, что тебя неправильно воспитали. Меня глубоко волнует твоя судьба, и я не позволю тебе предаваться ереси. Почему не взглянуть на мир непредвзято и не присоединиться к моим молитвам?
— Мне действительно очень жаль, мадам, — в замешательстве ответила Элизабет, — но я не могу. Я крайне опечалена, что мои взгляды расходятся с воззрениями вашего величества.
— Я тоже опечалена, — сказала Мария. — Я не могу даже представить, чтобы моя наследница исповедовала реформатскую веру.
— Позвольте со всем уважением напомнить вам, ваше величество, что в правление моего брата вас не однажды понуждали отречься от вашей веры, — заметила Элизабет. — Но вы следовали совести и твердо стояли на своем. Неужели вы не в силах понять меня, если прошли через это сами?
— Да, но моя вера истинная, и я вправе ее защищать, — возразила Мария. — Мое самое горячее желание — вернуть мой народ в лоно католицизма. Я верую, и Бог за это послал мне победу. Я должна стать орудием торжества Его воли.
Глаза ее блеснули, и Элизабет увидела в них неподдельную страсть, не позволявшую Марии терпеть взгляды, отличные от ее собственных.
— Поэтому ты понимаешь сама, — продолжала королева, сжимая руку Элизабет, — для меня крайне важно, чтобы ты хотя бы посещала мессу. Кто знает, — возможно, тебе это пойдет на пользу? И Господь направит тебя на путь истинный?
— Увы, мадам, что мне еще сказать? — ответила Элизабет. — Я меньше всего хочу вас обидеть, но не могу предать свою веру.
Взгляд Марии похолодел.
— Может, хотя бы подумаешь? — настаивала она.
— Хорошо, — пообещала Элизабет, огорченная размолвкой. — Прошу прощения, мадам, но мне хотелось бы удалиться. Обещаю молиться о наставлении Божьем.
— Доброй ночи, сестра, — кивнула Мария, даже не улыбнувшись.
Низко присев в реверансе, Элизабет удалилась, сопровождаемая поклонами лордов и леди.
Симон Ренар, новый испанский посол, стоял позади королевского кресла и провожал взглядом уходившую девушку. Когда Элизабет вышла, он наклонился к уху Марии. Будучи представителем страны ее возлюбленной матери и ревностным католиком, обходительный и умный Ренар — опытный дипломат и интриган — быстро добился расположения королевы. Уже сейчас она зачастую сперва обговаривала дела с ним и только потом — с собственными советниками.
— Ваше величество, — тихо произнес он, — прошу прощения, но я не мог не слышать вашей беседы с леди Элизабет.
Мария повернулась к нему, явно расстроенная ответом Элизабет на ее просьбу.
— Я боюсь за ее душу, Симон, — призналась она.
— Не доверяйте ей, — ответил посол. — Она умеет очаровывать и прекрасно знает, как манипулировать другими.
— Похоже, ее вера искренна, — сказала Мария. — Конечно, ее развращали с детства и мать ее была еретичкой, но, полагаю, ею движет истинное веление совести.
— Мадам, — снисходительно молвил Ренар, — вы сама добродетель и не замечаете чужих недостатков. Знаете, почему ваша сестра не пойдет на мессу? Уверен, что совесть тут вовсе ни при чем, — она просто хочет, чтобы ее считали наследницей-протестанткой, надеждой тех, кто препятствует исполнению священного долга вашего величества.