Еще там были фаранги, с трудом передвигающиеся из-за своей непосильной ноши — огромных рюкзаков с запасами одежды не меньше чем на пол года, а лекарств — на целый год. Из некоторых рюкзаков высовывались алюминиевые трубки для палаток.
Среди туристов было много одиноких женщин или дамочек, путешествующих парами, — молодых и среднего возраста. Непал считается безопасной страной — так утверждают все путеводители. Я видел клонов Рози Маккой. Выли там и непалки в национальной одежде (в основном в сари, хотя многие носили под длинным верхним одеянием зауженные книзу брюки). Женщины с продуктами в серых бумажных пакетах бегали из лавки в лавку или готовили еду на газовых плитках на пороге своих средневековых домов, стараясь не потревожить тощих коров, которые тоже вышли насладиться приятным вечером.
Повсюду слышалась музыка. Ом мани падме хум [11] вместе с Робби Уильямсом и Рави Шанкаром неслось из всех магазинов, где продавали компакт-диски. А из одного, на углу, тянулась гортанная, низкая, бесконечная нота тибетского пения, похожая на звуковые волны, издаваемые хором китов, вливающиеся в общую акустическую зооатмосферу. А я, разумеется, думал о Тиецине.
Проснулся я на рассвете. Немного прогулялся по городу, пять раз отказался от предложений купить марихуану — только потому, что предстояла деловая встреча, — и дал немного денег женщине, которая по-прежнему держала мертвого ребенка (хотя на самом деле ребенок, может, и живой). Когда за мной приехали, на заднем сиденье мини-вэна оказалась та самая старая монахиня, которую я счел ветхой развалиной и дал денег. Она улыбнулась мне тепло и даже шаловливо. Шофер, судя по всему, был непальцем и не произнес ни слова.
— Мы едем слушать лекцию по истории Непала, — объяснила монахиня на прекрасном английском языке.
Я оказался на собрании, которое уже началось или даже подходило к концу. Верхний этаж чайной был переделан под зал заседаний, где стояло с дюжину стульев. Восемь из них были заняты молодыми фарангами, на вид — туристами-дикарями. Мне не оставалось ничего иного, как устроиться позади и слушать.
Доктор Норбу Тиецин имел привычку откидывать назад голову и полностью закатывать глаза, что могло показаться смешным, не будь он таким колоритным персонажем. Но в данной ситуации такое поведение немного пугало, словно человек уходил в другое измерение или впадал в транс.
Лет шестидесяти, рост выше шести футов, очень крепок и мускулист, он носил не застегнутую на молнию свободную куртку. Прекрасно говорил по-английски, как сам мне потом сказал, с ооновским выговором, то есть таким, в котором слышалось произношение Оксфорда, дельты Темзы, Нью-Йорка, Сиднея, с немного напряженными по-скандинавски гласными, но то и дело прорывающимся бруклинским акцентом. Неухоженная клочковатая седая борода топорщилась под самым носом, седые волосы были завязаны в конский хвост. Опытному лектору, ему не требовались записи, и когда он не смотрел в окно, то расхаживал перед слушателями, прихрамывая и заложив руки в карманы. Я решил, что его хромота — результат обморожения, хотя в другой стране можно было бы предположить подагру.
— Первым белым человеком, который вторгся на Тибет, был капитан Янгхазбенд, [12] — вещал Тиецин. — Его послал сюда лорд Керзон [13] и дал денег, которые, как большинство доходов тогдашней Британской Индии, поступали от продажи опиума. Своими орудиями убийства капитан в изысканной англо-саксонской манере перебил тысячи монахов.
Хромой великан немного помолчал, затем кашлянул.
— Но что нам этот честолюбивый воин? К тому времени мы уже привыкли к жестокостям китайцев. У нас есть пословица: «Тот, кто познакомился со скорпионом, не испугается жабы». Но он тем не менее нас завоевал, так что пришлось платить кармическую цену.
Тиецин вытащил из кармана и поднял вверх правую руку. Кисть показалась мне обрубком: обморожение погубило все пальцы, кроме большого и указательного. Он провел этим обрубком полбу, покосился на меня, окинул взглядом аудиторию и продолжил:
— Поэтому нам пришлось завоевать его.
Увечная кисть замерла в воздухе, Тиецин целую минуту молча смотрел поочередно на каждого из нас.
— Дело было рискованное. — Он по-прежнему имел в виду Янгхазбенда. — Не представляете, чего стоит развить в себе эмбриональную психику до такой степени, чтобы на протяжении одной жизни покинуть лоно своего культурного происхождения и начать приспосабливаться к действительности. Обычно на это требуется не менее двухсот лет, и остается высокой вероятность самоубийства. Нам это удалось. Славный капитан превратился в на удивление пылкого приверженца нашего духовного пути, хотя не очень понимал его смысл, но сознавал, что, к несчастью или неизбежно, именно буддизм изменил его природу. — Тиецин пожал плечами. — Можно утверждать, что как способ представить себя Западу наша стратегия сработала. Янгхазбенд был вдохновителем абсурдного искажения нашей религии такими людьми, как неврастеничка мадам Блаватская [14] и удивительного явления Рудольфа Штайнера, [15] который, прости нас Будда, каким-то образом привил христианству гностицизм и назвал это духовной наукой.
Мне легко было воспринимать его манеру речи, когда он описывал события столетней давности так, словно они случились вчера. Про тайцев говорят, у нас нет ощущения времени. Но я не был готов к его эрудиции. Блаватская, Штайнер… Я случайно наталкивался на эти имена, когда путешествовал по Интернету. Былые западные пророки восточной мудрости, чей труд почти полностью погиб во время космической катастрофы, именуемой «двадцатым век». Мне было далеко до глубин познания Тиецина. И, понимая это, я размышлял, как моя зародышевая психика станет приспосабливаться к новой реальности.
Внезапно Тиецин отвернулся от окна и уставился на меня, дав непроизвольно ощутить всю силу своего образованного ума.
— Затем, в 1959-м, после вторжения китайцев, его святейшество отправился в ссылку [16] и принес миру, который уже был к этому частично подготовлен, нашу, если так можно выразиться, духовную науку. — Он снова помолчал и нахмурился. — Мы оккупировали мир, но потеряли Тибет.