— Вы женоненавистник?
— Ни в коем случае. Любой мог испытать на моем месте те же чувства. Скажем так: срез многогранного человечества, который она собой представляла, стал слишком однообразным.
— Весь род людской — разве настолько плохо? — прервал я его.
— По сути, я относился к ней снисходительно. И к остальным себе подобным. За исключением «одержимых убийством».
Мне часто приходится попадать в такую ситуацию: думаешь, будто просто болтаешь с человеком, а на самом деле приходится выслушивать его духовные откровения.
Тиецин наклонился ко мне и прошептал:
— Неужели вы в самом деле считаете, что в будущем только народы будут воевать друг с другом за истощающиеся ресурсы? Не будьте так наивны. Мы станем драться каждый против каждого за любой коммерчески жизнеспособный квадратный дюйм грязи. Мы уже сейчас так поступаем. Лишенные духовного вдохновения, деградируем. И возвращаемся не просто в состояние обезьяны — это было бы не так плохо. Мы опускаемся по спирали к самому началу эволюции. Такова наша награда. Как вам понравится превратиться в рабочую особь под номером десять миллионов двенадцать в термитнике?
Что-то в Тиецине было такое, отчего казалось, что он не просто разглагольствует, а читает написанный на небесах текст. Мне очень хотелось переменить тему разговора.
— Вы говорите по-французски?
— По-французски, по-английски, по-тибетски, на хинди, немного по-тайски. — Он запнулся. — И по-китайски. Если карма человека стать Первым Бездомным, приходится заниматься лингвистикой.
Я вспомнил, что выражение «Первый Бездомный» употребляется, когда говорят о буддийском монахе.
В ту минуту я впервые испытал чувство, которое потом много раз переживал, если дело хоть малейшим образом касалось Тиецина. Странное ощущение, что вот-вот упаду в обморок, а в момент потери сознания — прилив энергии к мозгу и возрождение в состоянии, которое можно охарактеризовать как высшую форму сознания. Я понял две вещи: во-первых, Тиецин поступал со мной так умышленно, и, во-вторых, истинным буддистам практика подобной власти строго запрещена.
Он посмотрел на меня с любопытством, а в это время точка концентрации моих мыслей парила где-то у меня над макушкой и сенсорное восприятие стало приятно смазанным, словно пять чувств больше ничего не значили.
Тиецин встал и благосклонно улыбнулся, без усилий снимая тяжесть предыдущего мгновения.
— Выйдем отсюда, — предложил он и, хромая, повел меня вниз по лестнице.
Я медленно, чтобы не потерять равновесие, последовал за ним, но ощущение оставалось соблазнительно приятным.
— Вчера, когда вы приехали с индусом с тряпкой на голове, мы наблюдали за вами. О вас сложилось хорошее впечатление. Вы бессознательно начали с самой восточной точки ступы, прошли ровно три с половиной круга, аккуратно вращая каждое молитвенное колесо, и оказались точно с противоположной стороны от места, с которого начали, — на западе. Когда к вам подошла пожилая дама, вы не стали придерживаться буквы закона, а проявили сострадание сверх того, что велит дхарма, и подарили ей много денег. Следовательно, вы невероятно романтичны: готовы ради любви нарушить закон. От этого вы, с одной стороны, неудачник и можете представлять риск с точки зрения безопасности, но с другой — симпатичный, полный сочувствия малый. Будем считать, что вчера вы прошли собеседование. Больше нам ничего не надо о вас знать. Сегодня ваш черед задавать вопросы. Вперед.
«Задавать вопросы вам?» — хотел переспросить я, но слова застряли у меня в горле.
Мы спустились по лестнице и повернули направо, к огромной ступе. Но там никого не оказалось. Я задохнулся от удивления.
В телепатии нет ничего волшебного, она всего лишь одна из способностей наших предков, которые развили ее до определенных пределов и лишь потом бросили ради более надежных способов общения, например автоответчика. Во мне эта способность сохранилась в самой атрофированной форме. Мы с Чаньей оказались спонтанными телепатами и, если дело касалось незначительных, несущественных тем, могли читать мысли друг друга. Ни с чем подобным я раньше не сталкивался.
Ступа почернела. Глаза стали насыщенно, почти неистово багряными. Со шпиля била неестественно яркая, злая молния. Кругом царила ночь; на востоке небосклона висела раздувшаяся полная луна. И что удивительнее всего — ничего не происходило, я не заметил никакого движения. Это была воображаемая картина, сокровенный снимок, который Тиецин посредством телепатии передал мне. Когда прошло первое удивление, мне открылся более глубокий и беспокоящий смысл увиденного; так Тиецин представлял буддизм, мир, жизнь. Можно сказать, он показал мне изображение своей души.
Наваждение рассеялось: снова появилось солнце, ступа стала кристально белой, ее опять окружали паломники в бордовых монашеских одеждах и туристы в шортах и сандалиях. Вернулись на место яркие сувенирные лавки, а Тиецин смотрел на меня с любопытством.
— Ну так как, будут вопросы? — спросил он подчеркнуто любезно. — Давайте пройдемся. Будем вести себя как шпионы в фильмах времен «холодной войны»: обсудим наши дела на открытом воздухе, где нет микрофонов, и сразу будет видно, если за нами следят.
Я шел следом, бросая на него растерянные взгляды.
— Если не трудно, скажите, как вы это проделываете. Простите, конечно, но на мгновение вы завладели всем моим умом.
Тиецин пожал плечами.
— Всему виной мой учитель медитации. До того как снять облачение монаха, я проявил себя блестящим учеником. Он мне показывал такое… Этим не стоило делиться с подростком. Я по сей день не знаю, то ли он считал, что я заслуживаю раннего посвящения в тайну, поскольку мне предстоит стать ламой, то ли предвидел вторжение китайцев и понимал, что для действий с оглядкой времени не осталось. А может, он плевать хотел, кому из подопечных суждено стать лучшим. Какова бы ни была причина, у него не оставалось выбора, кроме как рискнуть здоровьем моего рассудка. — Тиецин покосился на меня. — Ничто не бывает таким простым, как на первый взгляд кажется. Пойдемте предадимся благим делам.
Я следовал за ним, а он, хромая, шел вокруг ступы и вращал молитвенные колеса. У него была особенная техника, профессиональное обращение с медью. Я оказался не таким опытным. После первых девяти колес он сказал:
— Кто зол и несет в себе ненависть, кто лицемерен и дурен, кто предан ложному мнению, кто склонен ко лживости — в нем ты признай презренного.
Я пытался вспомнить, где слышал это раньше. Неужели Васала сутта? Я ответил:
— Кто в этом мире вредит живым существам, один раз или дважды рожденным, в ком нет к ним сострадания…
— Кто осаждает города и поселки, кто разрушает их, в ком все видят врага и боятся его…
— Кто крадет чужое добро, будь то в лесу или в селении, кто завладевает тем, что не дано ему…