Решившись, я пишу ему свой отказ: короткую формальную записку, объясняющую, что мне не подобает рассматривать предложения о замужестве в столь короткий срок после кончины моего возлюбленного родителя и что если я и пойду на это, то лишь подчинившись решению моего брата короля и его совета.
Ну вот, готово. Я поступила правильно, дав ему единственно возможный ответ. Но теперь я боюсь, что ночью, лежа одна в своей постели, буду сожалеть об этом.
Я стою на коленях в часовне, моля Господа нашего повернуть сердца запретивших мессу в нашем королевстве. Мысль о том, чтобы лишиться утешения моей религии, мне совершенно невыносима; как Господь мог допустить, чтобы вершилось такое зло?
Но Господь допускает много зла на земле. Это нарочно, дабы испытать нас. Как, бывало, говорила мне моя, блаженной памяти, матушка: мы не придем в Царствие Божие, не преодолев испытаний. И Богу известно, сколько испытаний выпало мне в жизни. Годы, проведенные в разлуке с матушкой, месть и жестокость этой ведьмы Анны Болейн, бессердечие моего отца и мое собственное малодушие перед ним. И все же, несмотря на это, я любила его, и сейчас, когда его нет, мне его не хватает.
А теперь мой младший брат стал королем. Он был воспитан еретиками, и я боюсь, что его душа безвозвратно потеряна. Я скорблю о нем и скорблю о королевстве английском, которое непреклонно стремится к погибели и разрушению.
Даруй мне сил вынести это, о Боже! — молю я, глядя на раскрашенную каменную статую Богородицы с младенцем на руках, которая стоит в нише над алтарем меж двух витражей с изображением Благовещения и Успения. — Даруй мне сил вынести все мои испытания!
Кроткое лицо Девы Марии нежно улыбается мне сверху. Я смотрю на нее с обожанием, и восторг переполняет меня. С помощью Пресвятой Богоматери я вынесу все испытания, потому что мое дело правое и я следую дорогой истинной веры.
Пять недель минуло с того дня, когда я отвергла предложения лорда Садли, и пока от него ни слова. Однако сегодня пришло еще одно письмо. От сестры Елизаветы, которая теперь живет с нашей добрейшей мачехой в Челси. Каково же было мое изумление, когда я прочитала, что она тоже получила предложение о браке от лорд-адмирала, но не приняла его, сообщив ему, что ни ее возраст — а ей тринадцать лет, — ни склонности не позволяют ей выходить замуж и что она желает полный год или дольше оплакивать нашего отца, прежде чем помышлять о замужестве.
Так что в итоге это оказались чистой воды амбиции. Если не можешь отхватить наследницу престола второй очереди, то попробуй взять наследницу третьей очереди. О, мужское вероломство! Какой глупостью с моей стороны было вообразить, что я ему приглянулась сама по себе: я — унылое, тощее, болезненное создание. И как ловко Елизавета от него отделалась!
«Я, сестрица, заставила его ждать ответа с неделю, — пишет она. — Я сказала ему, что он должен позволить мне отклонить честь стать его женой. Что это была бы за честь!»
Что-то подсказывает мне, что мы обе поступили мудро, отказав адмиралу. Каковы бы ни были его намерения, они отдают коварством и служат его собственным интересам. Думаю, мне крупно повезло.
Челси, весна 1547 года.
Лорд-адмирал стоит передо мной. Последний раз я видела его задолго до смерти короля, так что я оказалась совершенно беззащитной пред силой его возмужалой красоты. Высокий и обходительный, он легко и грациозно склоняется, чтобы поцеловать мне руку, и меня внезапно охватывает чувство, будто я тону. Точно как тогда, когда он ухаживал за мной, но это было четыре года назад, и с тех пор много воды утекло. Теперь я богатая вдовствующая королева, опекунша леди Елизаветы и начинаю наслаждаться свободой после ограничений жизни при дворе, не говоря уж об ее интригах и клевете.
— Как давно я не видел вашего величества, — говорит он, окидывая меня с ног до головы оценивающим взглядом. — Я пришел принести свои соболезнования по поводу вашей печальной утраты.
— А я почти с нею свыклась, — замечаю я не без язвительности, — король ведь уже восемь недель как умер.
— Простите, что не явился раньше, — сочувственно улыбается злодей. — Я подумал, что вашему величеству потребуется время, чтобы оплакать короля. Я не хотел помешать.
— Не важно, — говорю я. — Я признательна вам за ваше посещение, милорд.
— Милорд? — Он изгибает бровь. — Раньше вы, помнится, звали меня «Том».
— Раньше я была простой смертной, — напоминаю я. — А теперь я королева. Жизнь моя так долго подчинялась формальностям. Но я вам очень рада… Том.
Он улыбается. Его улыбка, обнажающая великолепные белые зубы, обезоруживает.
— Мое сердце ликует, когда я слышу это… Кэт, — самоуверенно отвечает он.
Я поднимаю бровь, но ничего не говорю. Я знаю, что мне следует упрекнуть его за прямоту, но мне она так по душе…
Я любила Томаса Сеймура, прежде чем король заявил на меня свои права. Для него я была готова на все. Он преследовал меня с льстящей мне настойчивостью и не желал слышать, что еще не минул достаточный срок после смерти лорда Латимера. Он умолял меня выйти за него замуж, а когда я согласилась, стал меня домогаться.
— Мы же собираемся пожениться, — говорил он. — Так какая разница?
И цитадель бы, наверное, рухнула, если бы король не стал явственно проявлять свой интерес ко мне. Тогда Тому ничего не оставалось, как только уступить и скрыться с глаз долой. Я отчаянно горевала об этой потере, но с годами боль притупилась, как и вожделение, вспыхивавшее во мне всякий раз при мысли о нем или от воспоминаний о его ласках. Я подчинилась воле Божией, и, в конце концов, король оказался добрым мужем.
А теперь Том вернулся, и мы оба свободны, и нас по-прежнему влечет друг к другу. Я не могу оторвать от него глаз, пока он сидит у меня в комнате и шутит с моими фрейлинами, стройный мускулистый Адонис, озорной и остроумный, он снова пленяет меня.
Женщины приносят напитки и закуски и удаляются на другую сторону комнаты, чтобы мы поговорили наедине. Мы не говорим о любви или милых пустяках, а скорее обсуждаем придворные новости, хотя, конечно, есть и другие, более личные темы, которые мне хотелось бы обсудить. Но Тому не терпится поговорить о политике, и вскоре мне становится ясно, что в жизни его постигло разочарование. Пусть Сеймуры сейчас на коне, Том обижен, потому что это его брат, которому он завидует, обладает всей властью, а не он.
— Мне сорок лет, Кэт, а я до сих пор жду выгодной должности. Мне все время мешают. Мой высокочтимый братец, — это говорится с презрительной усмешкой, — явно намерен не допустить меня, лорд-адмирала, до участия, пусть скромного, в управлении государством, и это задевает мою гордость, какая она у меня ни есть. Не имеет значения, что я успешно служил короне в посольствах и на морях, а не прятался по углам при дворе, по уши в интригах, точно в дерьме, как мой любезный братец, извини за выражение, — добавляет он, принужденно улыбаясь.