— Чем она торгует? — спрашиваю я.
— Ядами, зельями. — Его щеки вспыхивают.
Я подаюсь вперед:
— От чего?
— От всех болезней, — отвечает Яксли, которому явно не по себе.
— А вы зачем там бывали?
— Признаться, милорд, в прошлом я был ее постоянным клиентом, так что заходил время от времени к ней в лавку. Потом, когда я женился, у меня появились трудности…
— Мужская слабость?
Он беспокойно ерзает.
— Что-то в этом роде, да. Тегвин дала мне снадобье, которое помогло.
Или, скорее, ты поверил, что оно помогло, отмечаю я про себя, а вслух спрашиваю:
— И какое отношение это все имеет к его величеству?
— Видите ли, милорд, после этого, когда бы мне или жене ни потребовалось какое-нибудь лекарство, я шел в лавку Тегвин. У нее разумные цены, а лекарства помогают лучше, чем те дорогие, что прописывают придворные доктора. Вот я и стал ее постоянным покупателем. И даже больше.
— Помимо лавки, вы навещали ее постель?
Он кивает:
— Мы с ней добрые друзья. Она из тех женщин, с которыми можно поговорить о чем угодно. Вчера я сидел у нее, пока она запирала, и мы говорили о том, как опасны могут быть некоторые лекарства. Я удивился, услышав, что мышьяк, который может убить, также может продлить жизнь, если его применять определенным способом.
Я начинаю понимать. Бог услыхал мои молитвы.
— Немедленно вызовите ее в Гринвич, — приказываю я. — Я хочу с ней поговорить.
Женщина сидит против меня в моем обитом деревом кабинете. Она с благоговейным страхом смотрит вокруг; конечно, раньше ей не приходилось бывать во дворцах. Она по-своему красива, на манер пышной розы, но глаза у нее проницательные. В них читаются ум и хитрость. Лиса лису чует.
— Мне сказали, что вы можете помочь, — начинаю я.
— Я могу попробовать, сир, — говорит она. — Это секретное дело?
— Очень секретное. Ни одного слова из нашего разговора не должно повториться за этими стенами.
— Можете мне доверять. — Она понижает голос. — А это — как бы сказать — личное?
Я издаю смешок.
— О нет, ничего подобного. Все гораздо серьезнее. Скажите, миссис Рис, откуда у вас такой талант излечивать болезни? Мой человек, Уильям Яксли, прямо-таки превозносит вас до небес.
— Мне он достался от матери, сир. Люди почитали ее за мудрость и лекарский дар. И меня она обучила всем своим умениям.
— Я полагаю, что это все по закону? — спрашиваю я, пристально глядя на нее. — Без колдовства, без ворожбы?
— О нет, сир. Только травы и травяные микстуры. — Румянец на ее щеках свидетельствует о том, что это ложь и что практика ее гораздо обширнее. — Я верю только в испытанные временем средства.
— А яды? Мистер Яксли упоминал мышьяк.
Ага. Этого она не ожидала. У нее вид, как у окруженного собаками кролика.
— Я никогда никому не причиняла вреда, — протестует она.
— Я уверен, что не причиняли, но другие способны и усомниться. Вот почему я думаю, что вы мне поможете.
— Помогу? — переспрашивает она.
— Да. Насколько я понимаю, вы умеете продлевать жизнь смертельно больным.
— Продлевать жизнь? — Она явно сбита с толку.
— Ну да, при помощи мышьяка. Это так?
— Ах да, я… — Она настораживается. — Я слыхала, что такое бывает.
— Но сами вы никогда не применяли его в подобных целях?
— Никогда, сир. Никогда, — с жаром отрицает она, и мне становится ясно, что она лжет.
— А отчего тогда вы сказали мистеру Яксли, что это возможно?
— Я просто повторила то, что слыхала когда-то много лет назад. От одного старого монаха.
Хитрый ход, да. В наши дни люди охотно поверят, что монах способен на любое преступление.
— Что ж, чего бы вы там ни слышали, а я хочу знать: смогли бы вы сами применить мышьяк для продления жизни?
— Смогла бы, наверное, — подумав, медленно произносит она. — Это для вас, сир?
— Нет. — Я делаю глубокий вдох. — Это ради жизни его величества короля.
— Короля? — переспрашивает она шепотом, с круглыми от ужаса глазами.
— Именно так, к сожалению. Он умирает, но неотложные государственные дела требуют его внимания. И я опасаюсь, что Господь призовет его к Себе прежде, чем они будут приведены в удовлетворительное состояние, и тогда королевство погрузится в хаос. Если вы поможете его величеству, миссис Рис, то вы сослужите Англии добрую службу.
— Я не могу, — говорит она, вне себя от страха.
— Почему? — спрашиваю я, стараясь скрыть свое нетерпение.
— Не могу. Это было бы слишком жестоко.
— Сударыня, я прошу вас продлить жизнь королю, а не сократить ее.
— Тот старый монах сказал мне, — говорит она, тщательно подбирая слова, — что применение мышьяка таким способом может причинить больному невыносимые мучения и боль. Сир, вы должны понимать, что это будет значить для бедного мальчика, король он или нет. Это было бы бесчеловечно — вроде пытки!
— Но это продлит ему жизнь? И насколько?
— Это точно продлило бы ему жизнь, вероятно на неделю или дольше, может быть, даже на месяц, но, сир, ужасной ценой. Умоляю вас: не делайте этого.
Ее горячность доказывает, что она сама наблюдала страдания, о которых говорит. Но я не могу позволить себе выслушивать ее увещевания.
— Вы взялись бы за его лечение? С сегодняшнего дня? Вы, разумеется, будете хорошо вознаграждены.
Женщина сползает со стула.
— А если я откажусь? — спрашивает она.
— Что ж, мистер Яксли весьма свободно обходится с секретами… Возможно, понадобится провести расследование…
Я даю ей мгновение обдумать мои слова. Ей должно быть известно, что наказанием за колдовство служит смерть.
— Тогда я сделаю это, — соглашается она.
Я чувствую, как мои плечи с облегчением опускаются.
— Хорошо. Но помните, — строго предупреждаю я, — никому ни слова. Необходимо соблюдать полную, строжайшую секретность.
Король выглядит как мертвец. Его юное лицо искажено гримасой боли, а хрупкое тело неестественно раздулось. Воздух в королевской спальне тяжелее прежнего, как будто тление уже началось. Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы зажать нос платком, когда приближаюсь к кровати.
— Ваше величество, мне необходимо обсудить с вами одно срочное дело.
— Я слушаю, — хрипит Эдуард.
— Сир, я очень обеспокоен вопросом престолонаследия. Не находите ли вы, что ради сохранения истинной веры долг хорошего государя — отбросить все соображения крови и родства во имя духовного блага его подданных? Сир, я опасаюсь, что если королю случится поступить иначе, после земной жизни, которая столь быстротечна, он может понести за это наказание на Страшном суде Господнем.