Слева от меня сидит Нортумберленд. Ему, кажется, с трудом удается поддерживать видимость хорошего настроения. Им овладевает какая-то подавленность. Возможно, он не чувствует себя, как ему хотелось бы, хозяином положения. Леди Мария до сих пор на свободе, и если ей удастся скрыться за границу прежде, чем лорд Роберт Дадли успеет задержать ее, это почти наверняка повлечет войну. А мой батюшка предупреждает, что истощенная государственная казна не вынесет затрат по защите королевства от нашествия врагов.
— Если император и вправду решит оказать леди Марии поддержку, мы все обречены, — мрачно предрекает он.
Я же решила вверить себя Господу; я не поддамся своим страхам. Но герцог не может скрыть тревоги. Он, без сомнения, ожидал, что я буду податливой и покорной его махинациям, послушным орудием в его руках, и, должно быть, сильно разочарован, обнаружив, что я не из таких. Я решительно настроена с самого начала не позволять ему манипулировать мною. Он должен понять, что его власть не будет длиться вечно, ибо я намерена при первой же возможности объявить себя совершеннолетней и избавиться от него и всей его семьи. Мои предшественники-монархи в моем возрасте уже считались совершеннолетними, как король Эдуард, например. Так что у герцога нет причин править от моего имени. Он должен знать — я намереваюсь взять власть и делать то, что правильно и необходимо.
Посреди царящего в столовой невообразимого гама вдруг объявляют, что прибыл гонец от леди Марии. Наступает тишина. Герцог подзывает к себе человека и берет у него письмо. Взломав печать и бегло прочитав послание, милорд встает и сдвигает темные брови.
— Ваше величество, милорды, миледи, сейчас вы услышите, что хочет сообщить изменница Мария. — И он целиком зачитывает дерзкое письмо. Выразив скорбь по кончине своего дражайшего брата-короля, принцесса пишет, что никто не смеет пренебрегать положениями Акта о наследовании престола. Затем, величая себя по-королевски во множественном числе, она продолжает:
Мы находим малопонятным, что нас никто не поставил в известность о смертельной болезни нашего брата. Мы питали большую веру в Вашу преданность и честность Вашего служения. Тем не менее мы в курсе проводимых Вами консультаций и положений, которые Вы выдвинули. Мы понимаем, что политические причины могли принудить Вас поступить подобным образом, так что не сомневайтесь, светлейший лорд, что мы со снисхождением воспринимаем все Ваши поступки, вина за которые будет с Вас снята и Вы будете полностью прощены. И посему мы требуем и призываем Вас, во исполнение Вашего долга пред Господом и нами, провозгласить наше законное право на королевство в нашем городе Лондоне и иных местностях и возлагаем на Вас наши надежды.
Молчание, наступившее после этих слов, нарушается только матушкой и герцогиней Нортумберлендской, которые вслух сокрушаются, что леди Мария, должно быть, заранее получила предупреждение о готовящемся аресте, и гадают, кто бы это мог послать ей весточку.
— Разумеется, — подает голос Нортумберленд, — мы не станем исполнять ее возмутительные требования. Как мы можем объявить ее королевой, когда королева Джейн уже признана законной правительницей? — Он оборачивается ко мне. — Позвольте вас заверить, сударыня, что мой сын, лорд Роберт, разыщет леди Марию и задержит ее. Уверяю вас, она одинокая женщина, которая не имеет друзей в королевстве и не представляет серьезной угрозы вашему трону. А теперь, прошу вас, милорды, миледи, продолжим наш пир.
Он садится, но за его бойкими речами кроется растерянность. Я также замечаю, что многие из членов совета лишились аппетита.
Растерянный гонец по-прежнему стоит перед высоким столом. Нортумберленд тихим голосом обращается к одному из дворцовых стражей:
— Отведите этого человека в тюремную камеру.
Затем он снова смотрит на меня:
— Сударыня, я созову Тайный совет на совещание сегодня ночью. Мы подготовим документ, отвергающий претензии леди Марии, и обнародуем его, чтобы пресечь дальнейшее обсуждение этого вопроса.
— Надеюсь, милорд, — любезно отвечаю я, — что так и произойдет.
Королевский дворец в Тауэре, расположенный между крепостью и рекой, — это старое здание, в котором с прошлого века мало кто обитал. Его ветшающее великолепие принадлежит минувшему столетию: стены расписаны ярким геральдическим узором цветов индиго и багряного, полы выложены черной и белой плиткой, в узких арочных окнах стоит цветное стекло, а мебель изготовлена в готическом стиле. Но мне достаются покои, обставленные более современно, чем остальные: у меня спальня с гобеленами на стенах, кровать под вышитым балдахином и решетчатые двустворчатые окна со средником. Под позолоченным дощатым потолком вьется гирлянда чудесных резвящихся ангелочков.
Миссис Эллен откидывает одеяла и принимается расчесывать мне волосы, пока я стою в ночной сорочке. Я замечаю, что наволочки расшиты буквами «Г» и «А».
— Чьи это инициалы? — удивляюсь я.
— Думаю, они означают «Генрих» и «Анна», — кратко отвечает миссис Эллен. — Мне об этом рассказывала миссис Тилни. Ее кузина прислуживала Анне Болейн, когда та занимала эти комнаты до коронации, двадцать лет тому назад. Их отремонтировали специально для нее. А еще миссис Тилни говорит, что Анна жила здесь перед судом.
— Но она была в заключении, — замечаю я. — Как она могла жить во дворце?
— Только сначала, а затем ее переместили в дом коменданта, когда приговорили к смерти. Оттуда она смотрела, как рабочие строят эшафот на Тауэр-грин. В последние ночи они с фрейлинами не могли уснуть из-за этого шума.
Меня охватывает дрожь, несмотря на то, что ночь выдалась теплой.
— Бедняжка. Представить себе не могу, каково ей, должно быть, пришлось. Но говорят, что она мужественно встретила смерть.
— Да, храбрость у нее была, при всех ее недостатках.
— Наверное, с тех пор здесь никто и не спал.
— Только король Эдуард, сударыня. В ночь перед коронацией.
Я сажусь, чтобы миссис Эллен убрала мне волосы.
— Мне тут не нравится, — признаюсь я ей. — Здесь неспокойно. Здесь случилось так много зла. Анна Болейн, Екатерина Говард и эти малолетние принцы, которых уморил Ричард Третий. Айлмер рассказывал мне, что тела так и не нашли; очень может быть, их кости до сих пор лежат где-то здесь. Мне кажется, Тауэр — зловещее место, миссис Эллен. Я буду рада его покинуть.
— Интересно, сколько дней придется здесь провести, прежде чем нам это позволят, — задумывается она. — Может быть, сударыня, самое лучшее — не вспоминать о прошлом. Подумайте о более приятных вещах.
— О каких это приятных вещах? — не понимаю я.
И тут открывается дверь, и входит Гилфорд со свечой в руке.
— Вы можете идти, миссис Эллен, — надменно приказывает он.
Я тотчас понимаю, что он пьян.
— Нет, останьтесь, — велю я.
— Если она не выйдет, как я сказал, я сам ее вышвырну, черт побери! — злобно рычит он.