Большая часть родов прошла для меня в тумане, но, думаю, рожала я недолго — тут мне по первому разу повезло, это было одно из немногих обстоятельств здесь, в горах, за что я благодарна судьбе. Я хорошо помню, что, когда заставила его встать между моими ногами и помочь ребенку выйти на свет, лицо его было бледным и потным. Я еще подумала: какого черта потеет он, когда всю работу выполнила я? Мне было глубоко наплевать на мои или его чувства — я просто хотела, чтобы эта штука поскорее вышла из меня.
Когда ребенок наконец полностью вышел, мне было ужасно больно, но в то же время так здорово. Сквозь заливавший мои глаза пот я видела Выродка, держащего малыша подальше от себя, на вытянутых руках, точно так же он держал мои тряпки после месячных. Блин, он не соображал, что делать дальше! А ребенок еще не закричал.
— Вы должны вытереть ребенку лицо и положить его мне на живот.
Я закрыла глаза и позволила своей голове склониться на бок.
Едва слышное хныканье превратилось в по-настоящему звонкие вопли, и мои глаза тут же распахнулись. Господи, это был совершенно бесподобный звук! Это было первое живое существо, голос которого я услышала за последние десять месяцев, не считая Выродка, и я расплакалась. Я протянула руки, и он быстро передал мне ребенка с заметным облегчением на лице из-за того, что удалось освободиться от ответственности.
Девочка. Я даже не подумала об этом спрашивать. Липкая, мокрая, сморщенная девочка, вся в крови. Я никогда не видела ничего более красивого.
— Привет, моя хорошая, добро пожаловать в этот мир! — сказала я. — Я люблю тебя, — прошептала я в маленький лобик и нежно поцеловала его.
Я подняла глаза и увидела, что он смотрит на нас. Он уже не выглядел испуганным, он был раздражен. Потом он развернулся и выскочил из хижины.
Вскоре вышло и детское место. Я попыталась отползти с промокшего пятна повыше, но уже и так упиралась в стену, а когда я хотела сдвинуться в сторону, каждое движение вызывало острую боль. Так я и лежала в этом липком месиве, изможденная, с ребенком на животе. Нужно было обрезать пуповину. Если он в ближайшее время не вернется, придется попробовать перекусить ее.
Пока я его ждала, я осмотрела девочку и пересчитала ей все пальчики на руках и ногах. Она была такой маленькой и хрупкой, и хотя ее волосики были на удивление мягкими и шелковистыми, они все-таки были темными, как у меня. Один раз она было захныкала, но я большим пальцем погладила ее по щеке, и она тут же затихла.
Выродок вернулся минут через пять, и пока он шел ко мне, я с радостью отметила, что он больше не выглядит раздраженным, просто безучастным. Потом я оторвала взгляд от его лица и увидела в руках у него охотничий нож.
Но его равнодушие сменилось ужасом, когда он увидел все это месиво у меня между ног.
— Я должен перерезать пуповину, — сказал он.
Но при этом не сдвинулся с места.
Я медленно протянула свободную руку, и он так же медленно вложил в нее нож.
Я передвинула ребенка и перерезала пуповину. Как только я сделала это, девочка пискнула, и этот звук вывел его из оцепенения. Он стремительно схватил меня за запястье и вывернул его так, что нож выпал на пол.
— Я собиралась его отдать!
Он поднял нож и склонился надо мной. Я схватила ребенка и попыталась отползти по кровати. Он замер. Я тоже. Продолжая смотреть мне в глаза, он медленно вытер нож о край полотенца. Потом поднес лезвие к свету и удовлетворенно кивнул, после чего направился в кухню.
Он помог мне откатиться в сторону и подложить чистое белье. Пока он убирал все медицинские принадлежности, я попыталась сунуть сосок девочке в рот, но она его не взяла. Я попробовала еще раз, но все с тем же результатом. На глаза мои навернулись слезы, и я тяжело сглотнула. Вспомнив, что в книжках написано, что детям для этого иногда требуется немного времени, я повторила попытку снова. На этот раз, когда я прижала сосок к ее губам, из него выступила водянистая желтая жидкость. Маленький розовый бутончик ее рта раскрылся, и она наконец вцепилась в мою грудь.
Со вздохом облегчения я подняла глаза как раз тогда, когда подошел Выродок с чашкой воды и детским одеялом в руках. Сосредоточившись на выполнении своей задачи, он не смотрел на меня, пока не поставил чашку на столик возле кровати. Когда он поднял глаза, взгляд его упал прямо на ребенка, сосущего грудь. Лицо его вспыхнуло, и он быстро отвел глаза в сторону. Глядя куда-то в стену, он бросил мне одеяло и сказал:
— Укройся.
Я прикрыла одеялом плечо вместе с девочкой, а она издала громкий чмокающий звук.
Он сделал два шага назад, быстро развернулся и пошел в ванную. Вскоре я услышала, как включился душ. Вода текла очень долго.
Его не было слышно, потом он вернулся. Он остановился в ногах кровати и несколько минут внимательно смотрел на меня. Я знала, что, когда он находится в подобном настроении, лучше не встречаться с ним глазами, поэтому сделала вид, что задремала, но продолжала следить за ним сквозь опущенные ресницы. Я видела его взбешенный взгляд — взгляд, означавший, что он готов меня ударить. Я видела, что он полностью отключился, но на этот раз все было по-другому. Он выглядел задумчивым.
Мои руки инстинктивно крепче сжали дочь.
— У меня сегодня странное и противоречивое настроение, док. Я собранна, сознание напряженно работает, ищет ответы, причины, нечто надежное, за что можно было бы зацепиться, нечто настоящее, но как только я решаю, что все поняла, и аккуратно делаю себе пометку «исправлено» вместо «изуродовано», тут же оказывается, что мысли мои по-прежнему разбиты, рассеянны и путанны. Но вы, вероятно, и так уже об этом знаете, верно?
По крайней мере, ваш офис выглядит настоящим. Настоящие деревянные полки, стол из настоящего дерева, настоящие туземные маски на стенах. Здесь я и сама могу быть настоящей, потому что знаю: вы не можете рассказать обо мне другим людям. Но интересно, не хочется ли вам проболтаться обо всем этом, когда вы сидите в кругу приятелей-психиатров и беседуете на свои обычные темы?.. Но нет, забудьте: вы как раз выглядите как человек, который занялся этой профессией, потому что искренне хотел помогать людям.
Возможно, мне вы помочь так и не сможете. От этого мне становится грустно, но не за себя. Мне грустно за вас. Для психиатра должно быть большим разочарованием столкнуться с пациентом, которого нельзя вылечить. Тот первый психиатр, с которым я встретилась, когда вернулась в Клейтон-Фолс, сказал мне, что безнадежных случаев не существует, только я думаю, что все это ерунда. Думаю, что люди могут быть настолько сломлены, настолько разбиты, что уже навсегда останутся не более чем только осколком цельной личности.
Я думала: интересно, когда это произошло с Выродком? Что стало определяющим моментом, моментом, когда кто-то больно наступил на него и тем самым разрушил обе наши жизни? Было ли это, когда его бросила настоящая мать? Можно ли было все это поправить, если бы он попал в хорошую приемную семью? Возможно, если бы его приемная мать не имела таких отклонений, он бы никого не убил и не похитил бы меня? А может быть, это произошло еще в материнской утробе? Был ли у него в принципе хотя бы один шанс? А у меня?