— Заткнуть ему пасть можем?
— Уже сделано. Мы выяснили, кто это — латинос по фамилии Родригес, — и взяли его для допроса. Но более серьезная проблема — бывшая жена Свифта. Это она толкнула «Таймс» на написание статьи.
— А ей заткнуть пасть?
— Пытаемся. Я только что говорил с ее бойфрендом, Энтони Ван-Кливом — тот адвокат, что собрал двадцать миллионов на вашу последнюю кампанию. Видимо, их роман сильно остыл за последние сутки. Он теперь не возражает, если мы ее возьмем.
— Так давайте!
— Агенты, следящие за ней, говорят, что она с сыном ночевала у той репортерши, что написала статью. Бывшая у Свифта никак не дура. Она понимает, что мы не можем ее задержать, пока она у репортерши. У нас и так с «Таймсом» хлопот полон рот.
— Она живет у репортерши «Таймс»? И они еще называют себя беспристрастными!
— Знаю, знаю. Но мы ее скоро возьмем. С полдюжины агентов следят за квартирой, и как только репортерша пойдет на работу, мы войдем.
Вице-президент кивнул.
— А что в Западной Виргинии? Как движется дело?
— Волноваться не о чем. Одно подразделение «Дельты» уже там и еще два на подходе. — Министр направился к залу переговоров. — Я пойду расспрошу командиров. Возможно, беглецов уже взяли.
Вице-президент посмотрел на него очень строго. У министра была скверная привычка слишком рано трубить победу.
— Пожалуйста, держите меня в курсе.
— Да, сэр, конечно. Я вам сегодня позвоню из Джорджии. Еду сейчас в Форт-Беннинг говорить речь пехотинцам.
Дэвид проснулся в корме принадлежащего Грэддику универсала и обнаружил, что Моника спит у него в объятиях. Это его слегка удивило: когда несколько часов назад они засыпали, то постарались расположиться в разных углах грузового отсека. (К счастью, машина была «форд-кантри-сквайр» и пережила не меньше двадцати зим Западной Виргинии.) Но Моника, мечась во сне, подобралась к Дэвиду и сейчас лежала спиной к его груди, а ее голова была у него под подбородком. А может, она инстинктивно отползала от ящиков с гремучими змеями, накрытых брезентом у заднего борта. Но как бы там ни было, она лежала в его объятиях, ребра у нее тихо поднимались и опускались на вдохах и выдохах, и Дэвид ощутил почти болезненный прилив нежности. Вспомнился прошлый раз, когда он ее вот так обнимал на диванчике в ее аспирантской квартирке почти двадцать лет назад.
Осторожно, чтобы не разбудить Монику, Дэвид поднял голову и выглянул в окно. Было раннее утро. Машина ехала по шоссе, пролегавшему между двумя стенами южных сосен. Грэддик вел машину, насвистывая в такт звучащему из радио госпелу, а Майкл вытянулся во сне на заднем сиденье, крепко сжимая отключившийся на ночь геймбой. Через некоторое время Дэвид увидел дорожный знак: «I-185 ЮГ, КОЛАМБАС». Они уже были в Джорджии и, быть может, недалеко от своей цели.
Моника зашевелилась, повернулась, открыла глаза. Дэвид этого не ожидал, но она не стала высвобождаться из его объятий, а просто зевнула и потянулась.
— Который час?
Он посмотрел на часы:
— Почти семь. — Это было замечательно, насколько она спокойна, лежа вот так рядом с ним, будто они и правда давно женаты. — Ты всю ночь спала? — спросил он тихо, хотя вряд ли Грэддик услышал бы что-нибудь за громким пением радио.
— Ага, и мне сейчас лучше. — Она повернулась на спину и сцепила руки за головой. — Ты меня извини за вчерашнее. Кажется, я вспылила.
— Ничего страшного. Когда за человеком гоняется армия США, его раздражительность вполне простительна.
Она улыбнулась:
— И ты не обиделся из-за всех этих гадостей, что я наговорила про Эйнштейна?
Он покачал головой и улыбнулся в ответ. Как хорошо, подумалось ему. Такого разговора с женщиной у него давно уже не было.
— Нет, ни капли. На самом деле ты даже во многом права.
— То есть ты хочешь сказать, что Эйнштейн и правда был бессердечной сволочью?
— Так резко формулировать я бы не стал. Но иногда он бывал весьма черств.
— Да? И что же он такого сделал, нехороший человек?
— Ну, для начала — бросил своих детей, когда распался его первый брак. Оставил Милеву и двух сыновей в Швейцарии, уехав в Берлин работать над теорией относительности. А ту дочь, которую Милева родила от него до брака, он не признавал.
— Стоп, с этого места подробнее. У Эйнштейна была незаконная дочь?
— Да, по имени Лизерль. Она родилась в девятьсот втором году, когда Эйнштейн еще был нищим преподавателем в Берне. Поскольку рождение дочери было скандалом, обе семьи это скрыли. Милева вернулась в Сербию и там родила ребенка. А потом Лизерль то ли умерла, то ли ее отдали в приемную семью. Никто не знает.
— Как это — никто не знает?
— Эйнштейн больше не упоминал о ней в письмах. Потом Милева приехала в Швейцарию, и они поженились. Никто из них никогда не говорил о Лизерль.
Моника вдруг резко от него отвернулась, нахмурилась, уставясь на потрепанную мешковину, укрывающую пол грузового отсека. Дэвид не понял причин такой смены настроения.
— Что случилось? — спросил он.
Она покачала головой:
— Ничего, все в порядке.
Осмелев от ее близости, он взял Монику за подбородок, повернул к себе.
— Давай выкладывай. Не надо секретов среди коллег.
Она заколебалась, и на миг Дэвиду показалось, что она сейчас рассердится, но она только отвернулась и стала смотреть в окно.
— Когда мне было семь лет, мать забеременела. Отцом, вероятно, был кто-то из тех, у кого она покупала героин. На следующий день после родов она ребенка отдала. Мне она никогда и ничего не говорила о нем, только — что это была девочка.
Дэвид переместил руку по мягкой шее, коснулся пальцами мочки уха.
— Ты так и не узнала, что с ней сталось?
Моника кивнула, не глядя на него.
— Узнала. Она кокаиновая проститутка, работает за дозу.
Из уголка ее глаза выкатилась слеза, поползла по щеке. Дэвид, не в силах сдержаться, наклонился и взял эту слезу губами, ощутил влагу и соль. Моника закрыла глаза, и тогда он поцеловал ее в губы.
Не меньше минуты они молча целовались на полу грузового отсека, как подростки, прячущиеся от сидящих на переднем сиденье взрослых. Моника обхватила его руками за талию, притянула к себе. Фургон стал замедлять ход, очевидно, приближаясь к повороту на Коламбас, но Дэвид не поднял головы, не стал смотреть в окно. Он целовал Монику, а машина ехала по пандусу, входя в долгий плавный спуск с поворотом, напоминавший поворот чайки над океаном и как-то смешивающийся в мыслях с ощущением скользящих губ Моники. Наконец, он все же оторвался от нее, посмотрел ей в глаза — они смотрели друг на друга, все еще не говоря ни слова. Но тут фургон свернул резко направо и остановился.