Уничтожение единственного реального свидетеля последних моментов жизни ее семьи принесло большее удовлетворение, чем ожидала Элла. А еще она поняла, что борьба между стремлением к справедливости и местью была фарсом.
И то и другое. Ей хочется справедливости для ее семьи, но в душе она желает мстить, и оба чувства измеряются по одной и той же шкале, достигаются одними и теми же средствами. И хотя Элла нарушила закон, она знала, что поступила правильно.
Новакович был мертв, однако теперь девушка почувствовала непреодолимое желание ударить его, плюнуть ему в лицо или сделать то, что сделал Лукас, — влепить в него еще одну пулю. Какой-то части ее естества хотелось почувствовать, на что это похоже, но еще больше Элла жаждала хоть каким-то образом обозначить для самой себя первый акт мести. От этой мысли она ощутила смесь стыда и возбуждения. Ей нужно, чтобы у нее на руках осталась его кровь.
Лукас все еще держал пистолет у бедра. Элла протянула руку и спросила:
— Вы не против?..
Он удивился, даже посмотрел на труп, чтобы убедиться, действительно ли Новакович мертв. Потом подал Элле пистолет.
Держа оружие обеими руками, она навела его на окровавленное месиво, в которое превратилась голова Новаковича. Элла закрыла глаза, но когда стала нажимать на спусковой крючок, заставила себя открыть их.
Звук выстрела и отдача потрясли ее: она даже не заметила, попала ли куда-нибудь. Лицо трупа совершенно не изменилось, поэтому она обернулась к Лукасу и спросила:
— Я попала в него?
Он кивнул и протянул руку, чтобы забрать оружие.
— Спасибо. Понимаю, вы поражены… — Неожиданно Элла почувствовала страшную слабость и замолчала, не закончив фразы, охваченная ознобом и бурей эмоций. Она попыталась взять себя в руки, не желая, чтобы Лукас подумал, будто это имеет отношение к смерти Новаковича. — Я должна была это сделать…
Больше она ничего не смогла сказать.
— Конечно.
Лукас спрятал пистолет и пошел прочь.
Когда они уже сидели в машине, он промолвил:
— Никогда больше не проси меня об этом.
— Я думала, именно для этого мы сюда и приехали. И я ничего не просила сделать ради меня; я просила ради моей семьи.
— И все-таки никогда не обращайся ко мне с такой просьбой. Я больше не убиваю людей.
Он завел двигатель.
— А если мы найдем человека, который…
— Я сделаю исключение, только одно. Это месть, а не терапия. Приведи в порядок нервы. Запишись в спортзал.
— Извините.
Элла не была уверена, что на самом деле извиняется, разве только ощутила неловкость от мысли, что могла вызвать его неодобрение. Не зная, чего, собственно, ожидал от нее Лукас, она все равно чувствовала себя неловко, будто сделала что-то не так.
Пытаясь продолжить разговор, она заметила:
— Вы выглядели довольным, когда он сказал вам, кто его послал.
— Бруно Бродски. Посредник — устраивает всякие сомнительные дела. Живет в Будапеште. Некоторые из людей такого сорта бывают весьма скользкими, но я давно знаю Бруно. Он расскажет нам все, что ему известно.
— То есть мы собираемся в Будапешт?
— Незачем ехать вдвоем. Я думал, тебе захочется посмотреть на убийцу. — Тут он рассмеялся. — Боже мой, тебе ведь действительно захотелось его увидеть… Однако встречаться с Бруно нет никакой необходимости.
— Я буду просто сидеть и психовать, если останусь. А я хочу услышать, что он скажет, потому что хочу понять. Мне нужно все узнать самой.
— Ладно. Если ты уверена, что действительно этого хочешь, тогда нет повода не поехать. И все же предупреждаю: и не думай просить меня убить Бродски. Он всего лишь посредник. И поможет нам узнать, кто заказал убийство. Учти.
— Я учту.
Машина тронулась с места, и Элла облегченно вздохнула.
Появилось ощущение странной удовлетворенности, завершенности. Что-то изменилось, произошел какой-то сдвиг. Впрочем, у Лукаса, похоже, есть какие-то сомнения; наверное, это из-за желания защитить ее. Но она уверена, что он не подведет. Не имеет права, потому что Элла твердо решила: эти люди заплатят. Все как один.
Нет никаких оснований делать исключение для Бруно Бродски или кого-либо еще.
Лукас сидел в лимузине.
Самолет Эллы из Лондона уже прибыл, она скоро выйдет. Он подумывал о том, чтобы увидеться с Бруно до ее приезда, но все же остановил себя. Поведение Эллы с Новаковичем поразило Лукаса, однако не могло послужить причиной для вывода ее из игры.
Лукас попытался представить себя на ее месте. Она вела тихую и спокойную жизнь, и вдруг эту стабильность грубо разрушают. Вполне возможно, она имеет право жаждать отмщения. Но родилась-то эта жажда из любви, любви к родителям и брату, а вот этого он никак не может объяснить.
Только ради двух человеческих существ в мире Лукас смог бы так же отчаянно жаждать мести, причем одно из них не переносило одного его вида, а другое даже не подозревало о его существовании. Да, собственное положение не давало ему права осуждать Эллу за проявление жестокости.
Дверь открылась, и девушка, улыбаясь, забралась на заднее сиденье — со словами приветствия и рассказом о том, как прошел полет.
По дороге в Будапешт они болтали о перелете и о городе. Когда они подъехали к отелю, Элла сказала:
— Я только быстренько приму душ и избавлюсь от сумок. Полчаса. Не очень долго?
— Конечно. Буду ждать здесь.
Холл гостиницы оказался современным и просторным. Лукас сел в дальнем конце, рядом с двумя большими иллюминаторами в стене, за которыми находился аквариум с кораллами и тропическими рыбками. Некоторое время он наблюдал за бизнесменами и богатыми туристами, занимавшими соседние места. Когда на них смотреть надоело, Лукас повернулся к коралловому рифу.
Несколько минут он разглядывал его, пока не понял, что перед ним не один большой аквариум, а два отдельных резервуара, и зеркальное отражение в смежных стенках создает впечатление бесконечности.
Вот крупная серебристая рыба, меланхолично шевеля желтыми плавниками, туповато пялится на собственное отражение. Она — единственная в своем роде в этом аквариуме, но в соседнем, оказывается, плавает точно такая же, и подобная изоляция выглядела совершеннейшей жестокостью.
Ни одна из этих рыб — не важно, насколько развита их чувствительность — не имела ни малейшего понятия о втором аквариуме, не говоря уже о том, что где-то далеко существуют тропические океаны. Это раздражало Лукаса, а когда он оглянулся на окружающих его людей, ни один из которых не обратил на него внимания, раздражение лишь усилилось.
Он прочитал достаточно книг, чтобы знать, почему его беспокоит этот метафорический образ его собственной жизни — жизни как таковой. От этого она не перестала его раздражать меньше — как, впрочем, не перестала быть менее реальной. Лукас почувствовал беспокойство, странное волнение, словно внезапно понял, что ему не хватает времени, что с каждой проходящей минутой его самого становится все меньше и меньше.