— В таком случае, вам лучше приступить к шлифованию своего мастерства! — сказал Малкович, и его свиные глазки злобно блеснули.
— Слишком поздно заниматься этим, — заметил доктор Фрейд с нотками сожаления в голосе. — По-моему, я слышал обеденный гонг.
Он бросил взгляд на свои наручные часы.
— Да, я не ошибся. Восемь ноль-ноль, джентльмены!
Внезапно мне захотелось расплакаться.
Столовая оказалась громадным, почти бальным залом, зато без коровьих голов. Кроме того, здесь, как и во всем особняке, было ужасно холодно. По-видимому, это заметил не я один — за столом восседала крошечная старушка, облаченная в огромную шубу, перчатки и меховые наушники. Граф неопределенно махнул в ее сторону.
— Принцесса Элизабет ван Хюссдорфер, — равнодушно сообщил он.
Пожилая леди продолжала смотреть в стол. Через несколько мест от нас расположился высокий, напыщенный мужчина средних лет, в элегантном смокинге и белом галстуке-бабочке.
— Артур Лэкс, — прошептал граф.
— Артур Лэкс, скрипач? — с любопытством поинтересовался доктор Фрейд.
— Нет, Артур Лэкс, гинеколог. Он играет на совсем других инструментах, да, доктор?
Я счел это замечание весьма безвкусным, но промолчал и сел между доктором Фрейдом и Малковичем. Граф, естественно, устроился во главе стола, а рядом с ним приземлилась некая печального вида личность с неряшливыми усами, представившаяся Мартином Мартинсоном, но умолчавшая о роде своей деятельности. Возможно, деятельность у него просто отсутствовала. Хотя огромный стол был накрыт минимум на двадцать персон, других гостей не наблюдалось.
— Профессор Бэнгс, — сказал граф, — как обычно, не может к нам присоединиться. Вы же знаете, как он погружен в свой магнум опус [24] . Интересно, он его когда-нибудь завершит? Вы ведь философ, Малкович, вы должны понимать, каково это.
Малкович с поддельным сочувствием кивнул.
— А! — воскликнул граф Вильгельм. — Первое блюдо! Что бы это могло быть? Наваристый суп, должно быть… или, может, обжаренные сардинки с кусочком лимона и черным перцем? Или острые овощные тарталетки — миссис Кудль обожает готовить овощные тарталетки! Или, может, приправленная дубовыми листьями ветчина, нарезанная тонкими вафельными ломтиками, со свежей дыней и инжиром?
Ропот в моем желудке становился все громче. Несомненно, нас ожидала роскошная трапеза — на каждого приходилось по три смены ножей и вилок, в том числе ножи для рыбы, и по две десертных ложечки. На столе также стояли искрящиеся хрустальные бокалы и маленькие изящные рюмочки для ликера. Но, когда появился слуга, его руки были совершенно пусты — ни серебряного подноса, ни супницы, ни вереницы тарелок. Он осторожно, робко подошёл к графу и что-то прошептал ему на ухо. Я увидел, как граф резко изменился в лице.
Малкович ткнул меня локтем в ребра.
— Я умираю с голоду, — прошипел он. — А вы?
— Уже умер, — шепнул я в ответ.
Граф поднял руку, привлекая наше внимание.
— Похоже, на кухне произошел небольшой взрыв, — сообщил он. — К счастью, серьезно пострадала только посудомойка, однако, боюсь, что, пока не подадут мясо, нам придется довольствоваться хлебом.
Малкович повернулся к графу Вильгельму и, к моему великому смущению, произнес:
— Очень жаль. Хендрик только что сказал мне, что он уже умер с голоду.
— Это правда? — спросил у меня граф.
— Да, но…
— Должен сообщить вам, молодой человек, что мой хлеб — это очень хороший хлеб! Между нами говоря, наш хлеб — лучший в городе. Здесь и сдобные плетенки, и тающие во рту кабачковые бриоши, и маковые рулеты, пшеничный хлеб и ржаной хлеб, pecorino [25] и булочки с розмарином. Вам этого мало?
— Прошу прощения, — начал я, — я вовсе не имел в виду…
— Тогда ешь, мой мальчик! Предайся же чревоугодию!
И мы накинулись на хлеб, как стая оголодавших животных, руками отрывая большие куски и запихивая их в рот, забыв об этикете и окружающих. Малкович свалил на свою тарелку шесть или семь маковых рулетов, а затем потянулся за сдобными плетенками. Одна принцесса Элизабет ван Хюссдорфер осталась равнодушной к нашему свинскому поведению. Завернутая в меха, она восседала, точно древняя инфанта, привередливо пережёвывая крошечный кусочек бриоши.
Мы также налегли на вино, в основном на восхитительно темное Saint Emilion 59, и вскоре, набив свой желудок тяжелым, как кирпичи, хлебом, я понял, что мне необходимо воспользоваться туалетом.
— Мясо, мясо! — закричал граф Вильгельм, когда тот же слуга вошел и снова что-то прошептал ему на ухо.
— Что? — услышал я шипение графа. Затем последовала очередная порция шепота.
— Похоже, — произнес граф, — ягненок отказывается удобно расположиться на противне…
— Боже мой! — вмешался доктор Фрейд. — Он что, еще жив?
Граф ошеломленно уставился на доктора.
— Конечно, нет! — ответил он. — Это просто речевой оборот! Туша не помещается на противне.
— А-а-а.
— Но у нас по-прежнему есть эти прекрасные розанчики и хлебцы со стручковым перцем, тортильи и соленые focaccia [26] …
В итоге вся трапеза состояла исключительно из хлеба. Теперь я из усердного голодного нищего превратился в медлительного, рассеянного обжору, запихивающего еду в рот просто потому, что она еще осталась на тарелке. Наконец мой мочевой пузырь приготовился к собственному небольшому взрыву, и я поднялся, бормоча вялые извинения. К счастью, граф, похоже, догадался о моей нужде и, сдержанно кашлянув, произнес:
— Третья дверь слева, юный Хендрик. Наверное, я был немного пьян, но найти третью дверь слева оказалось большой проблемой. В длинном, узком коридоре царил мрак, и я на ощупь пробирался по нему, цепляясь за стены. Я зацепился за какой-то предмет, и он со стеклянным звоном упал на камни. Быть может, картина… оставалось только надеяться, что не очень дорогая. Первая открытая мною дверь вела в комнату, еще более темную, чем коридор. Ничего. Я осторожно повернул холодную металлическую ручку следующей двери — и замигал в полосе густого, насыщенного света, какой дают только масляные лампы. На маленькой, завешенной камчатым полотном и шелком кровати, возлежала с книгой девушка изумительной красоты. Если не считать узеньких розовых трусиков, она была совершенно обнаженной. Книга покоилась на ее волшебных упругих грудях, врезаясь в сливочную плоть.