Димкинс плакал в пуховое одеяло, зажав голову между моих ног. Я заставил себя нагнуться и похлопать его по плечу.
— Не расстраивайтесь так, Димкинс, — безнадежным тоном сказал я. — Уверен, в конце концов все образуется.
— Но каким образом, сэр? — вскричал он, поднимая свое умоляющее лицо. — Я хочу сказать, каким образом все может образоваться, как вы столь небрежно заметили, если я не разрешу страдающей, сломанной бедняжке есть?
— Вы должны разрешить, Димкинс! Немедленно! Внезапно мне стало нехорошо. Внизу моего желудка росло смутное мрачное предчувствие.
— А как давно, — спросил я, — вы ее…
— Связал? Уже почти год, я полагаю.
— Боже мой!..
— Большую часть времени я держу ее в подвале. О, я сделал все возможное, чтобы создать там уют, клянусь вам! У нее есть очаровательный маленький электрический камин, стеклянная лампа с розовой бисерной бахромой, которую ей подарила мама, каждый день она получает кувшин со свежей водой, ваза с сухими цветами, я специально ее купил, а в матрасе совсем недавно заменили пружины. Так что это настоящий дом внутри дома. По вторникам и субботам вечером я развязываю ей ноги, чтобы удовлетворить свои естественные потребности, но я не могу вытащить кляп, чтобы она не… никогда заранее не знаешь, правда, сэр? Я вытаскиваю кляп по утрам, чтобы скормить ей положенный кусочек хлеба, а перед сном — ломтик холодного мяса. Бедняжка так ослабела, что с трудом может жевать, поэтому обычно я сам разжевываю пищу и только потом пальцем засовываю ей в рот. О, сэр, видели бы вы эти огромные темные глаза, смотрящие на меня, жалостные и умоляющие, слишком сухие даже для слез! Я уже говорил, что это разбивает мне сердце, разрывает на две половинки, но что я могу поделать? Действительно, она больше не толстая — она похожа на высушенное насекомое, на костлявый кошмар — но стоит мне развязать ее, и она тут же снова начнет есть, потолстеет, снова не сможет найти одежду своего размера, и снова начнутся эти отвратительные вопросы! Я наложу на себя руки, сэр, наложу на себя руки! Я слишком люблю свою Матильду и не могу смотреть, как она мучается… но нельзя допустить, чтобы все повторилось! Что же мне делать, сэр? Вы можете посоветовать? Пожалуйста, скажите, что поможете! О, пожалуйста…
Всхлипывая, Димкинс сполз на пол и затих.
Я был настолько потрясен, что несколько секунд не мог даже пошевелиться. В конце концов, я как можно тверже просипел:
— Димкинс, вы должны тотчас отправиться домой и развязать свою жену! Вы должны дать ей немного еды — лучше жидкой и горячей — а потом вызвать врача. Вы слышите, что я говорю, эй?
Я не видел Димкинса, его загораживал край кровати, но, когда он, наконец, ответил мне, я уловил в его голосе призрачные зловещие нотки.
— О, я не могу этого сделать, сэр!
— Иначе Матильда умрет, если вы этого не сделаете!
— Вообще-то, нет. Я прочел это в книге. Теперь я знаю, как мало требуется человеческому телу, чтобы выжить — и именно столько даю ей, каждый день, точно по часам. Она не умрет.
— Димкинс, — произнес я, — думаю, вы сошли с ума. Голос раздался снова, немного более зловещий; кроме того, теперь в нем звучало лукавство.
— Спасибо, сэр, за ваш добрый совет. Я знал, что могу на вас положиться. Однако, боюсь, вы не поняли наших с Матильдой отношений. Да и как человек, вроде вас, мог понять их?
— Что?
— Вы говорили из добрых побуждений, сэр, я вижу и ценю это. Кроме того, мне стало легче, когда я излил душу.
До меня донесся звук энергичного сморкания.
— Освободите жену и проследите, чтобы она получила должную медицинскую помощь! — сказал я.
— Нет, этого не будет! Не сейчас! — теперь голос Димкинса был тверд, как скала. Затем, почти елейно, он добавил: — Но спасибо, что выслушали, сэр. Мне стало намного лучше.
— Димкинс, это нелепо. Может, вы хотя бы встанете, чтобы я мог вас видеть?
— Вообще-то, сэр, если вам все равно, я, пожалуй, полежу здесь и чуток вздремну. Я совсем выдохся, — к моему вящему удивлению, ответил голос.
Голый, как и прежде, я быстро выбрался из кровати, перешагнул через неподвижного Димкинса и потянулся за юбкой.
Я начал привыкать к этой юбке: свобода движения каким-то образом придавала мне ощущение невесомости, и, после мертвой хватки трусов, было очень приятно ощущать, как яички шлепают по моим бедрам при ходьбе. Позже, подумал я, можно будет отыскать себе подходящий верх: что-нибудь из мятого серебристого бархата, с бусиной на шее. Я понял, насколько в действительности привык к юбке, когда обнаружил, что присматриваюсь к выставленному в витрине лаку для ногтей и размышляю о том, какой оттенок лучше подойдет к ней. По правде говоря, одолженные у графа костюм с галстуком придутся весьма кстати.
Страшная история Димкинса огорчила меня, и, в надежде изгнать из головы образ истощенной, измученной Матильды, связанной в подвале, я решил прогуляться в город. Снега не было. После десяти минут ходьбы по узким, мощеным булыжником улочкам я вышел на широкую солнечную площадь, окруженную кафе и ресторанчиками, что навело меня на мысль о кофе и завтраке. Избавившись естественным путем от вчерашнего хлеба, я снова сильно проголодался. Я пересек площадь и вошел в Cafe Exquise [30] под маленьким, но весьма симпатичным желтым навесом.
— Вам сюда нельзя, — воинственно заявила женщина с кислым, угрюмым лицом за стойкой.
— Почему?
— Потому что, если уж вы так хотите знать то, что вас не касается, кафе заказано для частного мероприятия, вот почему.
Смущенный и рассерженный, я окинул взглядом Помещение.
— Но здесь же никого нет!
— Я сказала, что оно заказано для частного мероприятия… я не говорила когда. И вообще, через двадцать минут здесь будет целая толпа. Попробуйте зайти по соседству. Они обслуживают… — тут она презрительно оглядела меня с ног до головы, — людей вашего сорта.
Я понял, что она имела в виду мою юбку, но это меня не волновало. Ответив, что обязательно попробую зайти в следующую дверь, я с достоинством удалился. За моей спиной раздалось громкое слюнявое фырканье.
На улице перед баром «Фантазия» стояли столы, и я решил занять один и, потягивая кофе, насладиться солнечными лучами. Быть может, также закажу омлет или поджаренную отбивную.
Высокий, довольно привлекательный молодой официант немедленно возник передо мной, через его руку перевешивалось не слишком чистое полотенце. Он заискивающе улыбнулся.
— Кофе, пожалуйста, — сказал я.
— У нас потрясающий выбор сэндвичей.
— Нет, спасибо, — отказался я, подумав о маковых рулетах, focaccia и бриошах и ощутив слабый приступ тошноты.
— У нас домашний хлеб, мадам. Свежий, только что из печи. Как насчет отличного сэндвича с нашим горячим хлебом?