— Мой рот недостаточно большой для этого! — встревожено крикнул Малкович.
— Ну, насмешил! — пробормотал я.
— Что? Я всё слышал!
— О, ради Бога, просто тяните!
Его лицо побагровело, стало почти фиолетовым, на шее, точно канаты, проступили вены, долгие годы скрытые жировыми складками, он задыхался, и пыхтел, и дрожал — но экипаж медленно выкатился во двор.
Отлично, Малкович, всё, хватит. Теперь надо отвязать лошадей и запрячь их.
Только сделать это нам так и не удалось — в этот момент шум кричащей и бранящейся толпы внезапно разорвал ночную тишину. На секунду мы замерли. Я слышал отдельные голоса:
— Сожжем всё дотла!
— Нам нужен маньяк! Он может оказаться внутри…
— Так пусть сгорит там!
— Он убьет нас, если мы не убьем его первыми…
— Он монстр, животное, кровожадный ублюдок!
— Сжечь его, сжечь его, сжечь его!
— …вместе с его друзьями-лунатиками…
— Старика и толстяка… убьем их всех! Слезящиеся глаза доктора Фрейда уставились на меня, потом на Малковича — и в них вспыхнул ужас.
— Внутрь! — зашипел я. — В экипаж!
— Они пришли по наши души, доктор… спасите меня! То есть нас, я хотел сказать…
Доктор Фрейд вскарабкался в экипаж и захлопнул дверь. Я вскочил на место кучера, а Адельма устроилась рядом. Она ободряюще сжала мою руку. Я схватил поводья.
— Что вы делаете? Что происходит? — выл Малкович.
— Сваливаем, друг мой!
— Но лошади…
— Нет времени на лошадей! Тяни, тяни, если хочешь жить!
Малкович напрягся и дернул, тяжело дыша и шумно отдуваясь, точно пара старых тяжеловозов; сделал два шажка вперед, один назад, еще один вперед, и еще один, и снова один назад. Медленно, нестерпимо медленно, экипаж сдвинулся с места.
— Я не могу! — закричал Малкович. — Он меня убьет!
— А если ты этого не сделаешь, тебя убьет толпа! — крикнул я в ответ, для убедительности сопроводив слова ударом ноги по его шее.
— Прекрати, прекрати!
— Тяни, тяни, тяни!
Экипаж, двигаясь под действием собственного веса, прогремел по булыжникам двора и выехал через ворота. Малковичу явно стало немного легче. Обогнув угол дома, он вытащил экипаж на улицу перед замком Флюхштайн. Вообще-то, хоть мне и не хотелось этого признавать, он неплохо справлялся. В любом случае, ему такое упражнение должно было пойти на пользу. И тут я придумал отличную вещь.
— Малкович!
— Что?
— Тяните экипаж — и похудеете. Станете стройным. Вы поняли?
— Нет, правда? Серьезно?
— Тяните от всего сердца, вложите всю свою душу!
— Стройным, стройным! — с энтузиазмом взвизгнул он, и экипаж рванулся вперед.
Тут из-за угла позади нас высыпала толпа. Оглянувшись, я увидел, по меньшей мере, несколько сотен людей, большинство из которых размахивало оружием и горящими факелами. Они выглядели весьма пожилыми — благодаря мне, полагаю — некоторые яростно грозили нам костылями.
— Вот они!
— Не дайте им уйти!
— Остановите их, остановите их!
Внезапно я заметил, что, помимо Адельмы, на кучерском сиденье расположился еще один пассажир.
— Привет, Хендрик, — голос был старческим, хриплым — и в то же время ребяческим.
— Папа! — выдохнула Адельма.
Граф Вильгельм совсем ссохся: пергаментная кожа свисала тонкими складками, ее испещряли многочисленные пятна, похожие на поросль лишайника. Однако его глаза, хотя и слезящиеся, блестели детским весельем.
— Папочка вернулся, чтобы сказать «пока-пока»! — проскрипел он.
— Что?
— Я так счастлив, только не могу сказать, почему. Не скажу, не скажу!
Мы с Адельмой быстро переглянулись. Граф же запел:
До встречи с тобой, дорогая,
Я был так одинок, дорогая,
И не знал, чего ждать и хотеть.
Но ко мне ты пришла, дорогая.
Как принцесса из сна, дорогая,
Я тебя был рожден…
— Папа! — воскликнула Адельма.
— Полюбить! — выкрикнул граф. — Полюбить! Он прижал высохшую, клешнеобразную руку к губам и захихикал.
— Ты думала, я скажу «поиметь», да? О, а это непристойное слово?
— Очень непристойное.
— Не говори мамочке, что я был плохим мальчиком!
— Он что, пьян? — прошептала Адельма. — Я, конечно, и раньше видела его нетрезвым. Однажды он разделся перед миссис Кудль.
— Где?
— На террасе.
— Нет, я имею в виду, что именно он снял?
— А, — небрежно ответила Адельма, — ну, как обычно.
— Как обычно? — переспросил я.
— Да.
— А откуда ты знаешь, как бывает обычно?
— Я бы предпочла не отвечать на этот вопрос, Хендрик.
— Куда ты везешь мою маленькую Адельму? — поинтересовался граф.
— Подальше отсюда.
— А мамочка знает?
— Нет, и не узнает, если вы ей об этом не скажете, — сказал я и заговорщически подмигнул ему.
— Не скажу, если покажешь мне свою пипиську.
— Что?
— Ну, давай, покажи свою пипиську! А я покажу тебе свою, если хочешь!
— Спасибо, не надо, — отозвался я. — Адельма, твой отец не пьян. Он впал в маразм. Настолько состарился, что выжил из ума.
С обезоруживающей непосредственностью, на которую способны только дети, граф Вильгельм сообщил:
— Папочка хочет на горшок!
— О. Боюсь, что в данный момент это несколько затруднительно…
— Немедленно, прямо сейчас!
В этот момент граф каким-то образом умудрился соскользнуть с сиденья и свалился на землю. Некоторое время он бежал рядом с экипажем, потом ухватился за раму, и его поволокло за нами.
— Папа, что ты делаешь? Ты же убьешься!
— Папочка хочет на горшок!
— Он не только выжил из ума, он еще и не в состоянии контролировать собственный кишечник! — заметил я.
Внезапно граф разжал пальцы и, кувыркаясь, покатился по дороге. Он начал панически-весело хохотать, одной рукой придерживая зад.
— Божья коровка, улетай на небо! — кричал он, а экипаж, проехав мимо, оставил его позади. Последнее, что я увидел, — как граф Вильгельм устраивается в сточной канаве; не прекращая петь, он пытался стянуть с себя штаны. Его древний голос, надтреснутый и заунывный, звенел в холодном вечернем воздухе: