Все изменилось, как только я добралась до места. Я думала, что вдали от семьи обрету свободу, но ничего подобного не произошло. Меня охватил страх. Я чувствовала себя потерянной. По сути, у меня никогда не было дома, и я это понимала, но от этого понимания становилось только хуже. Вернуться мне было некуда, и это самый худший вид тоски по дому… когда на всем свете нет такого места, которое ты мог бы назвать своим, и ты просто плывешь по течению.
Видите ли, в университетскую жизнь я тоже не вписалась. Я думала, что встречу там кого-нибудь похожего на меня, но ни с кем из сокурсников у меня не было ничего общего. Все они напоминали мне Эмили, Луизу и Тима, моих сводных сестер и брата, у всех счастливые семьи, все они — желанные дети. В отличие от меня. Поначалу мы общались, довольно мило, по-свойски, но я постоянно была в напряжении. Я не могла рассказать им, как сильно я боюсь, каким безликим кажется мне общежитие, — они не поняли бы, потому что для них студенческая жизнь была сплошным весельем. А я… Чем больше я боялась, тем больше отдалялась от них. И чем больше отдалялась, тем сильнее боялась…
Я стала проводить много времени в своей комнате. Сначала я ненавидела эту комнату, это была ничья комната: холодная, бессердечная, безликая. Но постепенно я стала бояться выходить из нее, хотя по-прежнему ее ненавидела. Я начала испытывать страх перед людьми. Словами это чувство выразить практически невозможно. Первое время я просто смущалась и чувствовала себя повсюду лишней, а затем… пошло-поехало. Нарастало как снежный ком. День за днем. Неделя за неделей. Я не хотела выходить из комнаты, потом боялась выходить, а потом цепенела от одной лишь мысли о том, что выйти придется. Я понимала неразумность собственного поведения, что было хуже всего. Когда самая малая часть сознания обеспечивает контакт с внешним миром, когда сам следишь, как мозг перестает тебе подчиняться…
По мере того как я рассказывала, прежний ужас возвращался ко мне, и я в полной мере ощутила то, что чувствовала раньше. Я забыла о Лиз и говорила как в трансе.
— Первые три недели семестра я посещала лекции и семинары. На четвертой неделе ходила только на семинары. К этому времени я уже не выходила, чтобы поесть. В общежитии был буфет с трехразовым питанием для студентов, но я не могла вытащить себя из комнаты. Раз или два, помнится, я пыталась внушить себе, что должна общаться с людьми. «Это не страшно, — убеждала я себя. — Все они замечательные ребята, так что с тобой такое, черт возьми?» И продолжала торчать в четырех стенах. По коридору гурьбой бегали чужаки — на завтрак, обед, ужин, — а у меня хватало смелости открыть дверь, только когда стихало даже эхо их голосов. Сделав несколько шагов по направлению к буфету… я разворачивалась и стремглав мчалась назад. Словно за мной кто-то гнался. И сейчас помню, как колотилось мое сердце. Временами мне казалось, что оно разорвется.
На первом этаже, в вестибюле, стоял автомат по продаже чипсов, шоколадок, печенья, и очень скоро это стало моей единственной пищей. Помню, я сидела в комнате и следила, как сгущается тьма за окном. Я чувствовала себя в относительной безопасности, только пробираясь к автомату далеко за полночь — студенты ложатся поздно. Я не отрывала глаз от часов, следила за стрелками: половина восьмого, половина девятого. А мне нестерпимо хотелось есть, но страх держал меня взаперти в комнате. Даже на рассвете, когда все общежитие спало, поход к автомату был сродни прогулке по нейтральной полосе. И все время, все время, даже спускаясь на цыпочках по лестнице, я частью своего сознания понимала, что теряю разум…
А вскоре я перестала ходить даже к автомату. Как и посещать семинары. Просто сидела в своей комнате. Не передать, что со мной тогда творилось — мысли путались, и голова постоянно кружилась от голода. Мысль о том, чтобы выйти из комнаты, приводила меня в ужас. В углу была крошечная душевая кабинка, и я пила воду из-под крана. Несколько шоколадок и пакетиков чипсов я пыталась растянуть насколько могла. Так я прожила всего неделю, мне она показалась бесконечно длинной — и в то же время мимолетной. Я почти потеряла счет времени. Мир ускользал от меня…
Я прервалась, чтобы закурить.
— Петра заволновалась первой. Я общалась с ней больше других, когда поселилась в общежитии, и она обратила внимание на мое отсутствие. Все остальные, вероятно, решили, что меня неожиданно отозвали домой или я завела новых знакомых в другом корпусе. Но Петра не только жила в одном корпусе со мной, мы были с ней на одном курсе, обе изучали английскую литературу. Должно быть, она услышала на перекличках, что я пропустила несколько семинаров подряд. На той неделе она стучалась в дверь моей комнаты. Я позже узнала, что это была она. А тогда… откуда мне знать, кто стучит? Я не смогла заставить себя ответить, внутри все заледенело от страха.
Я уже шесть дней не покидала комнаты, когда возле моей двери раздались голоса. Один голос принадлежал Петре, второй походил на голос комендантши. Сначала я не разобрала, о чем они говорили, но когда они подошли совсем близко, поняла, что речь идет обо мне. «Я здорово волнуюсь, — говорила Петра. — А вдруг с ней что-то случилось?» Комендантша сказала, что у нее есть запасной ключ от моей двери, и вот этот ключ повернулся в замке.
Не думаю, что когда-либо в жизни, даже и сейчас, я была до такой степени напугана. Меня сковал ужас, схожий с приступом паники, только в тысячу раз хуже. И я физически была не готова к такому повороту дел… ведь последние шесть дней я прожила на двух конфетах и нескольких пакетиках чипсов. Услышав, что дверь открывается, я упала в обморок.
В себя я пришла в больнице рядом со студенческим городком. Там было несколько отдельных палат, и в одной из них я пролежала почти двенадцать часов, пока не пришла в сознание. Петра практически не отходила от меня, и она была первой, кого я увидела, когда открыла глаза. Она спросила, за каким чертом я все это устроила, и, сама не заметив как, я выложила ей свою историю — насколько хватило сил. Забавно, что с тех пор мы и подружились. Увидев Петру впервые, я и предположить не могла, что мы когда-нибудь станем близкими подругами…
Благодаря Петре все переменилось. Сама возможность с кем-то поговорить сотворила чудо. Врачи нашли у меня упадок сил на фоне недоедания — ничего серьезного. По совету Петры и моего лечащего врача я прошла курс у психотерапевта, чтобы выяснить причины моей проблемы. Честно говоря, не думаю, что от этих занятий была особая польза. Я поняла, что излечилась в тот самый миг, когда очнулась в больнице, — меня вовремя оттащили от самого края пропасти. Страх перед людьми исчез. Ничего подобного я не испытывала ни до, ни после того случая…
Я замолчала и впервые за долгие минуты рассказа почувствовала, что Лиз смотрит на меня. Фальшиво-покровительственного сочувствия в ее взгляде не было — он был печальным, понимающим, искренним.
— Тот период был поистине кошмарным, — продолжала я, — но ничего общего с тем, что я испытываю сейчас. Тогда я боялась выйти из комнаты. Но мне даже в голову не приходило, что кто-то вынашивает мысль причинить мне зло, и я ни в ком не видела конкретного врага. А Карл ничего не понимает, для него нет разницы между страхом реальным и паранойей. Сейчас налицо реальная угроза. Вы ее видите, Лиз, а ведь вы даже не знаете всей истории. Вскоре после моей неудачной встречи с мистером Уиллером я как-то днем видела его. Он стоял у дороги и смотрел на наш дом. А пару недель назад мне кто-то позвонил по телефону и несколько секунд молча дышал в трубку. Карл убежден, что человек просто ошибся номером, но я клятвенно заверяю, что это не так… Помните, полисмен в прошлый вторник говорил о том, что Ребекке тоже звонили и молчали в трубку?