Полный боли вопль в ночи. Злобное дыхание в трубке. Осколки стекла на ковре и на полу во всех комнатах…
Перед глазами вдруг всплыл четкий образ Хелен. Я вспомнила, как на распродаже выпечки, устроенной Женским институтом тыщу лет назад, Петра по простоте душевной поведала о моей работе над новой книгой и как тогда посмотрела на меня Хелен. Вскоре она увидела на моем кухонном столе копию школьной фотографии Ребекки. А сегодня стала свидетельницей моей встречи с Джералдиной. Я припоминала все, что раздражало меня в ней с самой первой встречи. Непрошибаемое хладнокровие. Вечная настороженность. Отталкивающее силовое поле ее молчания, нисколько не похожее на стеснительность.
Отложив книгу, я включила телевизор, чтобы избавиться от гнетущей тишины, и прошла на кухню. Аппетита не было и в помине, но я принялась готовить ужин: в неуютном одиночестве появляется тяга к рутинным делам. Присев к столу, я заставила себя проглотить салат. Полыхающий закат раскрасил кухню в цвета пламени; через полуоткрытую дверь в гостиную до меня доносились взрывы хохота телеаудитории.
Когда я вымыла посуду, уже почти совсем стемнело. Я зажгла свет и опустила шторы — обычное дело сейчас приобретало новое зловещее значение. Наступил вечер. Я сидела перед телевизором с книгой, воспринимая как победу каждое прочитанное в ней слово. Без пяти минут девять от пронзительной телефонной трели у меня едва не остановилось сердце.
Я схватила трубку, задыхаясь от страха и волнения.
— Анни, это я. — Голос Карла, далекий и не совсем внятный, но главное — его голос.
— Что там? Как отец?
— Вне опасности — нам сообщили буквально несколько минут назад. Мы в больнице. Отца продержат здесь еще несколько дней. — Он вздохнул, устало и облегченно. — Господи, это был сущий кошмар. Жаль, что тебя нет рядом… Надо было мне подождать, когда ты вернешься.
— Ты никак не мог, я понимаю, — мягко возразила я. — Неважно. Все хорошо, что хорошо кончается.
Короткая пауза не была ни неловкой, ни напряженной. Сердечный приступ его отца вернул нашу с Карлом близость, и даже если она была временной, сейчас мы ее ощущали оба.
— А мама как? — спросила я.
— В шоке. До сих пор не пришла в себя… ну, ты понимаешь. Мы с Ником не отходим от нее ни на минуту — он тоже приехал. Ладно, постараюсь быть дома как можно скорее. Вернее всего, приеду завтра вечером.
— Тогда до вечера. Я люблю тебя, Карл.
— И я тебя люблю. Перед выездом позвоню. Спокойной ночи, Анни, и приятных снов.
Я повесила трубку. Меня затопила волна облегчения, но вскоре ему на смену вновь пришла тревога. Теперь, когда отец Карла был вне опасности, я осталась один на один с угрозой моей собственной жизни. Коварный шепот страха слышался отовсюду: он прятался и в веселых голосах из телевизора, и в тревожном безмолвии за окном, и в темной нише на полке, где прежде стояла настольная лампа в стиле Тиффани. И в голосе Джералдины. До сих пор казню себя за то, что не приняла угрозы всерьез с самого начала…
Часы на моей руке показывали только половину десятого, но я решила отправиться в постель. Чем скорее усну, тем скорее наступит утро. Сидеть наедине со своими мыслями было невмоготу. Я еще раз проверила, все ли окна плотно закрыты, проверила запоры на обеих входных дверях и, наконец, сделала самое важное — удостоверилась в том, что охранная сигнализация включена. Поднявшись на второй этаж, вымылась и почистила зубы, быстренько нырнула в прохладную, пахнущую лавандовой свежестью постель и закрыла глаза.
Я лежала, усердно стараясь заснуть — и вдруг подпрыгнула, сев на кровати. Сердце зашлось от рыдающего крика ночной птицы. Я долго прислушивалась, но снаружи было тихо. Добрый час я провела в полудреме, в плену реальности и фантазий, а сон ускользал от меня. «Бесполезно, — со смутной обреченностью подумала я, — сегодня мне уже не уснуть…»
И обнаружила себя идущей по центру Борнмута в свете дня. Я шла по направлению к кафе на правой стороне улицы. Посетители кафе — я точно знала — не должны меня заметить, от них исходила опасность. Подойдя к кафе, я увидела, что все стекла разбиты, и, не удержавшись, заглянула внутрь. Столы и стулья были аккуратно составлены по углам, а посреди зала младшеклассницы, все в школьной форме, выстроились рядами для группового снимка. Я узнала Джералдину, Мелани Кук, Эленор и Агнесс Корбетт. Ребекки среди них я не нашла, но мне было все равно — главное, на мое счастье, меня никто не видел. К тому же я спешила — правда, не знала куда и зачем.
Я свернула в первый же переулок за кафе и нисколько не удивилась, очутившись на пустыре, среди зарослей, за которыми возвышался большой дом с обвалившейся штукатуркой и заколоченными окнами. Мягкий солнечный свет и чистое голубое небо придавали этой картине печальную красоту. Приблизившись к дому, я явственно ощутила запах сырости и гниения. Входной двери, похоже, давно не было, а в темноте дверного проема солнечные лучи причудливо отражались от каких-то серебристых блесток. Приглядевшись, я поняла, что это паутина, раскинутая между косяками, словно для защиты обитателей дома, кто бы это ни был. В центре сидел паук с мохнатыми лапами и щетинистым, причудливо раскрашенным черно-оранжевым телом. Таких гигантских пауков я в жизни не видела.
Равнодушно и без намека на брезгливость я подошла и взмахом руки разодрала паутину. Клейкие нити прилипли к моим пальцам. Паук свалился на землю, резво бросился в дом и растворился во мраке. Свет вдруг сгустился и приобрел неестественный оттенок, как будто солнечные лучи пробивались сквозь толстое, пыльно-желтое стекло.
Переступив порог, я вошла в прихожую. Запах тления был непереносим, но я даже не поморщилась, не испытывая ничего, кроме смутного любопытства. Из огромных дыр в прогнивших стенах свешивались букеты полевых цветов, роскошные, составленные явно искусным флористом. Я поставила ногу на первую ступеньку лестницы, чтобы взглянуть на комнаты наверху.
Меня вырвал из сна пронзительный визг охранной сигнализации.
Я слышала этот звук раньше, когда мастера настраивали систему, — они включили ее на несколько секунд без передачи сигнала на пульт, чтобы показать, как она работает. Сейчас этот звук обрушился на меня потоком ледяной воды. Бездушный оглушительный визг, ритмично повторявшийся через определенные промежутки, проникал повсюду, забивая любые другие звуки. И мысли.
Меня прошиб пот животного страха, рот наполнился слюной с мерзким металлическим привкусом. Вопли сигнализации напоминали скрип ржавого гвоздя, который выдергивают из доски. Иии. Иии. Иии. Мысль о том, чтобы сойти вниз, повергала в ужас, но оставаться наверху было еще хуже. Вообразив неслышные шаги на лестнице, я медленно сползла с кровати. Единственным орудием обороны, оказавшимся под рукой, была стоявшая на прикроватном столике лампа с увесистым керамическим основанием. Выдернув шнур из розетки и обмотав вокруг ладони, я подняла руку с зажатой наподобие дубины лампой и осторожными шагами пересекла спальню, а потом и лестничную площадку. Сигнализация продолжала завывать. Я никого не видела.