Бастиан последовал за ним — это оказалось проще, чем представлялось на первый взгляд. Темнота, запахи мха и влажной земли… и чего-то еще, какой-то гнили. Далеко в глубине мерцал слабый красноватый свет. Притягивающий и тревожащий одновременно.
— Ты где? — позвал Бастиан. Его глаза еще не отвыкли от дневного света, а красный свет вдалеке не позволял что-либо различить.
Внезапно перед ним возникло мертвенно-бледное лицо из его кошмаров, и он вздрогнул всем телом. Но в следующий миг луч карманного фонарика скользнул чуть в сторону, и Бастиан узнал Манделя.
— Это я, ты чего?
В его голосе звучала насмешка, и Бастиана это скорее ободрило, чем встревожило.
Скоро глаза Бастиана привыкли к темноте, и он стал различать детали окружающей обстановки. Они находились в каком-то длинном туннеле высотой примерно два с половиной метра, с шероховатыми сырыми стенами.
— Это вон туда мы идем? — спросил он, указывая на слабый красноватый свет в конце туннеля.
— Именно.
Мандель уверенно двинулся вперед по земляном полу, освещая дорогу фонариком и огибая попадавшиеся кое-где лужи.
— Странное место, — заметил Бастиан. — Как будто этот ход специально прорыли…
— А так и есть. Еще первые поселенцы. Они часто им пользовались, — сказал Мандель, и гулкое эхо его голоса разнеслось под темными сырыми сводами.
— Для чего?
— Чтобы незаметно пробраться в одно место… к дереву в самом центре парка.
Бастиан замолчал. У него не было никакого желания узнать, зачем прежним жителям Лавилля нужно было это место в самом центре парка…
Они углубились в туннель. Влажная земля, присыпанная гравием, чмокала под их кроссовками, и этот звук был отчетливо слышен среди ледяной тишины. На мгновение Бастиан обернулся. Дневной свет, видимый со стороны входа, померк — над городом уже сгущался вечерний сумрак. Вместе с ним в туннель просачивались пряди тумана.
Миновали еще несколько минут, и они оказались перед дверью. Красноватый свет шел из-за нее — он пробивался снизу и с боков, словно там, внутри, что-то пульсировало. Бастиан обошел Манделя и вплотную приблизился к двери. Она казалась невероятно древней, и, хотя массивные деревянные доски были кое-где повреждены сыростью, стальные скрепы держались прочно. На двери не было ни ручки, ни замка — лишь большая медная скважина.
Бастиан уже собирался отойти, как вдруг Мандель неожиданно спросил:
— Откуда ты узнал про своего отца? Ну… что он умер?
Бастиан застыл. До сих пор они не обменялись ни словом по поводу такого странного совпадения. Что сказать?.. Пожалуй, все как есть. Истина в конце пути…
— Белые тени, — ответил он, и его слова повторились эхом далеко в туннеле. — Это они мне сказали.
Молчание. Бастиан гадал, какое сейчас у Манделя выражение лица. Не исключено, что мысленно тот уже налепил ему на лоб этикетку с надписью «Опасный шизик»…
— Я не знаю, как и от чего он умер. Просто знаю, что умер, и все, — добавил он.
И, лишь произнеся эти слова вслух, Бастиан понял, что это факт — окончательный и бесповоротный.
— А ты? — спросил он, чувствуя, как сжалось горло.
Снова молчание. Бастиан напряженно ждал ответа, стоя в темном туннеле, прорытом первыми жителями Лавилля для… для чего, кстати? Набравшись храбрости, он обернулся.
Лицо Манделя оказалось прямо перед ним, точнее, лицо какого-то существа, совсем недавно бывшего Сезаром Манделем: жестокое выражение, мертвенный взгляд, бездушный и глубокий, словно омут, ничуть не напоминали подростка, который вел его сюда последние полчаса.
Глухим, словно доносящимся из-под земли голосом этот демон произнес невероятные, ужасные слова:
— Потому что я сам его убил.
И, занеся над головой карманный фонарик, изо всех сил ударил им Бастиана по лицу.
Бертеги шел по аллее, над которой возвышался темный свод из обугленных, безжизненных ветвей, переплетенных между собой и пронизанных бледными лучами света, так что казалось, будто сверху была наброшена гигантская сеть. Стоило ему выйти из машины, как на него тут же навалилось ощущение пустоты: бывшее поместье Талькотьер утопало в гробовом молчании. Не слышно было птичьих голосов — даже вороньего карканья… Ни малейшего шороха листвы. Казалось, это место обречено на вечную зиму.
Развалины замка виднелись на холме за крутым поворотом аллеи — словно недобрый сюрприз, ожидающий в конце пути каждого, чья нога ступит в эти владения, отныне принадлежащие фирме «Гектикон». Машину Бертеги оставил у входа в аллею — там была небольшая площадка, судя по всему, бывшая парковка для гостей.
Строение было почти полностью разрушено. Был ли это действительно замок или просто большой загородный дом? Сейчас уже невозможно было понять: от него остались лишь груды камней, покрытых густым слоем сажи, обнажившиеся балки, провалившаяся кровля и ряды обгорелых полуразрушенных колонн, устремленных в небо. Бертеги пришла на ум невольная параллель: Талькотьер, некогда воплощение древней гордости и темной силы обитателей Лавилля, ныне представлял собой столь же плачевное и одновременно ужасающее зрелище, что и Пьер Андреми, проклятый сын города… Был ли здесь недавно Андреми? — задался вопросом комиссар. Он или кто-то другой — но, во всяком случае, старуха Моризо видела слабый свет на холме. Бертеги хотел сам во всем убедиться. Тот факт, что отныне поместье принадлежало Клеанс Рошфор, лишь усугубил его подозрения. По идее, с этого ему и следовало бы начать, но еще совсем недавно казалось невероятным, что смерть Одиль Ле Гаррек может иметь какое-либо отношение к этому сгоревшему дому. Однако сейчас Бертеги был открыт для любых объяснений, для любых, самых неправдоподобных гипотез.
Он прошел несколько последних метров аллеи, сжимая в одной руке револьвер, в другой — карманный фонарик. Ему было не по себе от шума собственных шагов — единственного звука, нарушающего тишину и свидетельствующего о человеческом — или, по крайней мере, чьем-то живом — присутствии, и он сознавал, какому риску подвергает себя, явившись сюда в одиночку. Но у него не было выбора — едва он вышел от Клеанс Рошфор, в его воображении возникла картина: мадам директриса быстро снимает телефонную трубку и шепотом предупреждает тех людей, которых мог бы побеспокоить неожиданный визит комиссара. Кроме того, он только что незаконно вторгся в частные владения — поскольку у него не было ни малейшего основания для официального обыска, и ни один судья не выдал бы ему необходимого разрешения. Поэтому не могло быть и речи о том, чтобы вызывать подкрепление.
Дверь была сорвана с петель. Бертеги посмотрел по сторонам и, не обнаружив ничего подозрительного, решил, что проход свободен. В тот момент, когда он уже собирался войти, до него донесся какой-то негромкий ровный гул. Он шел не изнутри дома, а откуда-то из-за него. Бертеги решил сначала обойти дом, а потом уже войти внутрь.