Но тут, кажется, ее кто-то окликнул или позвонил в дверь: она повернула голову и, немного помедлив, сняла рабочую блузу и вышла из комнаты.
Бертеги включил третий монитор. Холл, пол, покрытый черно-белыми плитками в шахматном порядке. Снова появилась та же самая женщина, и Бертеги понял, что это другая камера в том же самом доме. Она располагалась прямо напротив двери, чтобы можно было следить за всеми, кто приходил и уходил. Сейчас Бертеги видел только спину женщины и ее длинные черные волосы.
Она открыла дверь и пару минут с кем-то разговаривала. Затем посторонилась, впуская гостей. Появилась еще одна женщина — комиссару показалось, что он ее уже где-то видел, и почти сразу он вспомнил где: это была та самая женщина, которая сидела за ноутбуком в кафетерии лицея. Следом за ней вошел…
Николя Ле Гаррек!
Господи боже, да что происходит?! Почему опять Ле Гаррек?! Что он делает в доме этой женщины? И кто она такая? Почему за ней шпионят из Талькотьера?
Бертеги снова переключил внимание на монитор. Ле Гаррек и его спутница прошли в гостиную и, даже не садясь, несколько минут проговорили о чем-то с хозяйкой дома — точнее, говорили только они, а она не произнесла ни слова. Затем она проводила их к выходу. Они вышли, художница пересекла коридор и скрылась из виду. Конец фильма.
Бертеги включил следующий монитор. Еще одна комната, судя по всему, детская: игрушки, небольшой письменный стол… Весь дом был нашпигован камерами!
Следующий монитор… Взглянув на изображение, Бертеги окаменел: часовня в Талькотьере! Точнее, вид, открывающийся изнутри нее: он даже заметил капот своей машины. Очевидно, это была камера не слежения, а обычного видеонаблюдения, из тех, что есть во многих домах. Бертеги судорожно сглотнул: у него нарастало иррациональное ощущение, что он угодил прямо волку в пасть.
Оставался последний монитор. Не совсем уверенным жестом комиссар нажал кнопку. На экране была та самая комната, в которой он сейчас находился, с выстроенными в ряд мониторами. Он увидел самого себя, стоящего перед одним из них. И силуэт приближающегося человека — прямо у себя за спиной.
Бертеги резко обернулся в тот самый момент, когда человек уже занес над головой дубинку. Ни секунды не размышляя, комиссар выстрелил — за мгновение до того, как дубинка обрушилась бы на его голову.
Глаза человека удивленно расширились, потом он схватился рукой за грудь и выронил дубинку. И в конце концов, пошатнувшись, рухнул на пол.
— Твою мать!.. — выдохнул Бертеги.
Он еще несколько раз шепотом повторил ругательство, не в силах оправиться от шока. Прежде чем выяснить, в каком состоянии находится его жертва, он быстро подошел к окну, отдернул одну из темных занавесок и осмотрел окрестности, чтобы убедиться в отсутствии сообщников. Затем подошел к двери и выглянул на лестницу. Никого.
Значит, этот человек пришел один — по крайней мере, в непосредственной близи больше никого не было. Бертеги присел на корточки рядом с телом, пощупал пульс. Мертв. Мать-перемать! Конечно, это была законная самозащита, но все же…
Камера!
Внезапно Бертеги осознал, что у обитателя этой комнаты не было никаких причин шпионить за самим собой. Что в камере, расположенной где-то здесь, под потолком, нет надобности, если только…
…если только кто-то не наблюдает за этой комнатой из какого-то другого места!
Что, если за ним наблюдают прямо сейчас?!
Как бы в ответ на этот вопрос у него зазвонил мобильник. Он взглянул на дисплей: Мэрил. Странно, Мэрил в этот час должна читать лекции. Разве что она отменила их из-за тумана… Сейчас был не самый подходящий момент для разговора с женой, но в то же время ее голос мог бы его слегка ободрить и хоть немного утишить тяжелые болезненные удары сердца в его груди.
— Да, дорогая?
Но вместо Мэрил он услышал мужской голос — глухой и хриплый, словно с усилием выходящий из гортани:
— Человека, которого вы убили, комиссар Бертеги, всему нашему сообществу будет очень недоставать. Это был превосходный садовник…
— Что он делал? — спросил Пьер Андреми по телефону.
На другом конце провода Клеанс ответила:
— Ничего… Он несколько минут просидел без движения, потом вернулся к машине.
— Он никому не звонил?
— Нет.
— Ты уверена? Ты ни на минуту не теряла его из виду?
— Нет, — произнесла Клеанс с ноткой легкого раздражения в голосе. — Он сидел на постели… абсолютно шокированный, как ты понимаешь. Потом встал и вернулся к машине.
— В каком он был состоянии?
— Я не видела его лица крупным планом, Пьер! Думаю, в таком же состоянии, как любой другой человек, который только что узнал, что его жена и дочь похищены и взяты в заложницы… и который не посмеет даже пальцем шевельнуть, пока ему их не вернут!
В красноватом полусумраке подземелья Пьер Андреми слегка наморщил лоб — в том месте, где раньше были брови, — и почувствовал, как кожа неприятно натянулась, уже готовая лопнуть. Внезапно он ощутил вспышку ненависти к Клеанс, которая заставила его вспомнить ужас, пережитый в пламени. Их отношения всегда разворачивались по одной и той же схеме: на его презрение она отвечала любовью, на его требования — самоотречением. Клеанс была мазохистка — благодаря этому он ее всегда и удерживал, — и он, будучи всемогущим повелителем, не выносил ни малейшего неповиновения со стороны своей рабыни. Не сказав ни слова, он отсоединился.
— Ты уверен, что твоя бывшая жена все правильно поняла? — спросил он.
Его голос взлетел и затих под сводом комнаты с голыми стенами из неотесанных камней. Стройный элегантный человек с серебристыми волосами вышел из почти темной глубины склепа и приблизился к Андреми.
— Она на все готова ради сына. После того что ей сегодня сказали в школе, она будет тише воды ниже травы, — сказал Жослен Эрсо.
— Она, скорее всего, попытается забрать его оттуда любой ценой, — заметил Андреми.
— Не сомневаюсь. Но уже слишком поздно. Ребенок в надежном месте.
Некое подобие улыбки появилось на лице человека без лица. Жослен всегда называл своего сына только «ребенок» или «сын Одри». Это было не ново для Пьера Андреми — он уже имел дело с некоторыми отцами, которые доверяли ему своего «ребенка». Что касается Одри, Антуану вообще не следовало с ней связываться. Разумеется, она дорожила своей репутацией, и Антуан не сразу добился успеха. Но он не спешил. Конечно, ему бы стоило быть осторожнее с документами, касающимися учеников, и уж тем более не отдавать Одри тот класс, где учился Бастиан. Но от Антуана не приходилось ждать благоразумия. Так же как Клеанс была рабыней Пьера вот уже долгие годы, Антуан был рабом своей жены — точнее, ее банковского счета — и своих страстей. Вот почему он не решился под любым благовидным предлогом уволить Одри Мийе, отослать ее как можно дальше от Лавилля и от Бастиана. Просто потому, что по-прежнему хотел с ней спать.