Операция, проведенная ею в то утро, когда на свободе одновременно оказались Пабло и Элиза, была охарактеризована как весьма успешная. Мила хранила молчание: девушку все это крайне беспокоило. Ей очень хотелось признать все свои ошибки: то, как она проникла в дом, не дождавшись подкрепления, недооценила обстановку и возможные ловушки, подвергала смертельному риску себя и заложников, позволив подозреваемому ее разоружить и нацелить свой пистолет ей в затылок, наконец, не воспрепятствовала самоубийству учителя музыки.
Но во время традиционной фотосъемки для прессы начальство Милы опустило эти факты, нарочито преувеличив ее заслуги. Мила никогда не фотографировалась. Официально она предпочитала оставаться глубоко законспирированной для большинства людей в целях проведения будущих расследований. Но правда заключалась как раз в том, что она ненавидела фотосъемку. Она не выносила даже своего собственного отражения в зеркале. И вовсе не потому, что была некрасивой, скорее наоборот. Но к тридцати двум годам ежедневные многочасовые тренировки в спортзале напрочь лишили ее каких бы то ни было признаков женственности: округлостей фигуры, хрупкости тела, присущих слабому полу. Словно быть женщиной — это такой недостаток, который непременно следовало преодолеть. И хотя Мила очень часто носила мужскую одежду, она вовсе не выглядела мужеподобной. Просто она не занималась ничем таким, что могло бы заставить ее задуматься о своей половой принадлежности. Именно так она и хотела выглядеть. Одежда девушки была неброской: не слишком облегающие джинсы, поношенные кроссовки и кожаная куртка. Это была просто одежда и ничего более. И ее основная функция заключалась в том, чтобы согревать в холод или просто покрывать тело. Мила не тратила время на поиски одежды, она просто ее покупала. Пожалуй, сколько бы вещей ни было, они все равно казались девушке одинаковыми, ибо совсем не интересовали ее. И именно такой она и хотела быть.
Невидимкой среди невидимок.
Возможно, как раз по этой причине она переодевалась в раздевалке полицейского участка вместе с другими агентами-мужчинами.
Мила уже минут десять разглядывала свой открытый шкаф, перебирая в мозгу все события того дня.
Ей нужно было что-то сделать, но мысленно она была далеко. Неожиданная острая боль в бедре заставила ее прийти в себя. Рана снова открылась, и Мила попыталась, хотя и безуспешно, при помощи гигиенического тампона и пластыря приостановить кровь. Возможно, на этот раз ей действительно следовало бы обратиться к врачу, но сегодня она не настроена идти больницу. Слишком много вопросов. Мила решила, что если она, в надежде приостановить кровотечение, потуже забинтует рану, то позже попытается еще раз наложить шов. Впрочем, как бы то ни было, но ей непременно следовало принять антибиотик во избежание возможного заражения. Вот если бы она смогла получить наводку от своего осведомителя, который всякий раз давал ей знать об очередном пополнении среди бездомных на железнодорожном вокзале…
Вокзалы.
Как странно, подумала Мила. В то время как для одних это не более чем транзитная остановка, для других — конец пути. Они останавливаются там и больше никуда не едут. Станции — это некое подобие врат ада, где потерянные души собираются в кучу в надежде, что кто-нибудь вернет их к нормальной жизни.
Мила прекрасно знала статистику: ежедневно в среднем пропадает от двадцати до двадцати пяти человек. Внезапно эти люди перестают подавать какие-либо вести о себе. Они исчезают без предупреждения, без вещей, словно растворяясь в небытие.
Мила знала, что в большинстве своем речь шла о неустроенных людях, о тех, кто жил продажей наркотиков, перебивался случайными заработками и был всегда готов преступить закон, о субъектах, которые начинали и заканчивали тюрьмой. Но были и такие — являвшие собой странное меньшинство, — кто в определенный момент жизни решал исчезнуть навсегда. Как, например, мать семейства, которая отправлялась за покупками на рынок и больше уже не возвращалась домой, или сын, или брат, которые садились в поезд, чтобы никогда не прибыть к месту назначения.
Мила думала о том, что у каждого из нас своя дорога. Дорога, ведущая домой, к людям, самым дорогим и близким, к которым мы главным образом и чувствуем свою привязанность. Обычно дорога — это именно та, которую мы узнаем еще в детстве, и каждый следует по ней всю свою жизнь. Но случается так, что этот путь прерывается, а иногда возобновляется с противоположной стороны. Либо после того, как тернистый маршрут уже был проложен, он приводит к месту, где был когда-то прерван, либо так и остается незавершенным.
Но иногда он теряется во мраке.
Миле было известно, что больше половины пропавших возвращаются назад и рассказывают о своих похождениях. Некоторым, наоборот, рассказывать нечего, и они продолжают вести прежний образ жизни. Другим везет еще меньше, и от них остается только бездыханное тело. И наконец, те, о которых совсем ничего не известно. И среди них обязательно есть дети.
Есть родители, которые пожертвовали бы своей жизнью ради того, чтобы только узнать, как все случилось, в чем была их ошибка, какое невнимание с их стороны привело к такой скрытой драме, какой финал был уготован их чаду, кто виновен в его пропаже и почему. Есть такие, кто вопрошает Бога, за какие прегрешения им дано такое наказание, кто терзает себя весь остаток жизни поиском ответов либо так и умирает, преследуемый этими вопросами.
«Дайте мне знать, даже если он мертв», — умоляют одни. Некоторые доходят до того, что сами желают ребенку смерти, потому что просто хотят оплакивать его. Их единственное желание — не раскаяние, а возможность лишиться всякой надежды. Ведь надежда убивает еще медленней.
Но Мила не верила в историю об «освобождающей от обязательств правде». Девушка уяснила это на собственной шкуре, когда впервые разыскала человека и вновь испытала это в тот день, когда сопровождала домой Пабло и Элизу.
Что касается мальчика, то его встреча ознаменовалась восторженными возгласами во всем квартале, торжественным гудением клаксонов и каруселью автомашин.
Но для Элизы все сложилось по-иному: слишком много времени прошло.
После освобождения Мила отвезла девушку в специализированный центр, где заботу о ней взяли на себя работники социальной службы. Девушку кормили и давали чистую одежду. Мила всякий раз задавалась вопросом, отчего всегда так получалось, что эта одежда была велика на размер или даже два. Может, оттого, что люди, для которых она предназначалась, за годы забвения очень истощались, и с трудом удавалось обнаруживать их, прежде чем они навсегда сгинут в небытии.
Элиза все это время хранила молчание. Она позволяла осматривать себя, равнодушно принимая все, что делалось в отношении ее. Затем Мила объявила, что отвезет ее домой. Но даже тогда девушка не произнесла ни слова.
Уставившись на свой шкаф, агент Васкес не видела перед собой ничего, кроме выражения лица родителей Элизы Гомес в тот момент, когда они появились в дверях их дома. Те оказались явно не готовы и выглядели даже несколько растерянно. Наверняка они полагали, что она вернет им назад десятилетнего ребенка, а не ту зрелую уже девушку, с которой у них теперь не было ничего общего.