Элиза была очень смышленой и не по годам развитой девочкой. Она рано начала говорить. Первое слово, которое она произнесла, было «Мей» — имя ее плюшевого медвежонка. Но ее мать запомнила и последнее — «завтра», в завершение фразы «увидимся завтра», произнесенной ею на пороге дома, перед тем как отправиться в гости на ночь к своей подружке. Однако тому дню никогда не суждено было начаться. Завтра для Элизы Гомес еще не настало, а ее «вчера» превратилось в один непрерывный день, конец которого еще не предвиделся.
В этот нескончаемый отрезок времени Элиза для своих родителей продолжала жить как та, прежняя десятилетняя девочка в своей уютной комнате, полной игрушек, с кучей рождественских подарков у камина. Она навсегда должна была остаться такой, какой они запомнили ее, навечно застывшей на той памятной фотографии, словно в плену волшебных чар.
И даже когда Мила ее разыскала, они, на всю жизнь лишившись покоя, все еще продолжали ждать потерянную ими когда-то дочь.
После объятий, обильно приправленных слезами, и, может, даже слишком показного волнения, сеньора Гомес пригласила их в дом и предложила чаю с пирожными. Она вела себя с дочерью как с гостьей, возможно втайне надеясь, что та покинет их после этой встречи, оставив обоих во власти такого теперь удобного для них обоих чувства утраты.
Мила всегда сравнивала грусть с теми старыми шкафами, от которых хочется избавиться и которые в конце концов остаются стоять на своих прежних местах. Чуть позже они начинают источать характерный запах, наполняя им всю комнату. Со временем ты привыкаешь к ним, и все заканчивается тем, что ты и сам впитываешь его в себя. Элиза вернулась, и ее родители должны были покончить с трауром в своем доме, возвратив обратно все то сострадание, объектом которого они были все эти годы. Теперь у них не было причины печалиться. Но хватит ли им духу поведать всему миру об этой новой напасти в лице чуждого им человека, бродящего по их дому?
После часового обмена любезностями Мила распрощалась с хозяевами. Ей показалось, что в глазах матери Элизы они прочла зов о помощи.
«Что мне теперь делать?» — немой крик застыл в глазах встревоженной женщины, вынужденной теперь считаться с этой новой реальностью.
Мила тоже столкнулась с правдой жизни. С той правдой, по которой оказывалось, что Элиза была обнаружена всего лишь по воле случая. Если бы ее похититель по прошествии стольких лет не привлек к себе внимание потребностью увеличить «семью», захватив еще и Паблито, никто бы никогда не узнал, что там происходило на самом деле. И Элиза, сначала как дочь, а позже как верная спутница осталась бы запертой в мире, созданном только для нее маниакальной одержимостью ее тюремщика.
С такими мыслями Мила закрыла шкаф. «Забудь, забудь, — твердила она себе. — Это — единственное средство».
Полицейский участок пустел, и девушке захотелось вернуться домой. Она примет душ, откроет бутылку вина и нажарит на газовой плите каштанов. Затем она примется разглядывать дерево, стоящее напротив окна ее гостиной. И возможно, если ей немного повезет, вскоре уснет на диване.
Когда она уже была в предвкушении предстоящего уединенного вечера, в раздевалку заглянул один из ее коллег.
Сержант Морексу вызывал ее к себе.
Сверкающая влажная пена покрыла в тот февральский вечер улицы. Горан вышел из такси. Не имея личного автотранспорта и водительских прав, он предоставлял эту возможность любому другому, кто взялся бы довезти его туда, куда ему было нужно. И дело вовсе не в том, что он не пытался их иметь и не пытался научиться водить машину. У него это получалось. Но тому, кто имеет обыкновение погружаться в собственные мысли, садиться за руль не рекомендуется. Таким образом, Горан отказался от затеи самому водить машину.
Заплатив водителю, доктор ступил на тротуар и достал из кармана пиджака третью за весь день сигарету. Он зажег ее, сделал три затяжки и отбросил сигарету прочь. Эта привычка выработалась у него с тех пор, как он решил покончить с курением. Что-то вроде компромисса с самим собой, с тем чтобы обмануть собственную потребность в никотине.
Стоя на тротуаре, Горан увидел свое отражение в витрине. Он задержался на мгновение, разглядывая себя. Неаккуратная щетина обрамляла уставшее лицо. Круги под глазами и всклокоченные волосы. Он осознавал, что не уделял себе достаточного внимания. Но тот, кто обычно занимался этим, давно уже отказался от этой роли.
То, что отталкивало от Горана, по свидетельству всех окружающих, было его длительное и загадочное молчание.
И глаза, такие огромные и внимательные.
Наступала пора ужина. Доктор медленно поднялся по ступеням дома. Он вошел в квартиру и прислушался. Через несколько секунд после того, когда Горан немного привык к этой новой тишине, он узнал непринужденное и приветливое щебетание Томми, игравшего в своей комнате. Доктор подошел к двери, но остановился, наблюдая за сыном и не осмеливаясь прервать его игру.
Томми было девять лет, и он ни о чем не задумывался. У него была копна каштановых волос, ему нравился красный цвет, баскетбол и мороженое, а еще зима. Со своим лучшим другом Бастианом он устраивал фантастические «сафари» во дворе школы. Оба были скаутами и этим летом должны были вместе поехать в лагерь. В последнее время это событие было единственной темой их разговоров.
Томми был невероятно похож на мать, но и от отца унаследовал кое-что.
Огромные и внимательные глаза.
Как только мальчик заметил присутствие Горана, он тут же обернулся и улыбнулся ему.
— Ты сегодня поздно, — заметил Томми.
— Знаю. Я сожалею, — ответил Горан. — А госпожа Руна давно ушла?
— Она пошла за своим ребенком полчаса назад.
Горан разозлился: госпожа Руна вот уже несколько лет работала у них гувернанткой. И именно поэтому ей следовало бы знать, что доктору не нравится, когда Томми остается дома один. Это всего лишь мелкое неудобство, которое тем не менее постепенно, как ему казалось, делало невозможным совместное сосуществование. Горан был не в состоянии в одиночку справиться со всем грузом навалившихся проблем. Словно тот единственный человек, что владел особой таинственной силой, прежде чем покинуть этот дом, забыл оставить ему учебник с формулами.
Доктору следовало объясниться с госпожой Руной и, возможно, быть с ней несколько строже. Он непременно скажет, что ей нужно оставаться с ребенком весь вечер вплоть до его возвращения домой. Томми почувствовал что-то в настроении отца и нахмурился, поэтому Горан тут же попытался отвлечь его, задав другой вопрос:
— Ты голоден?
— Я съел одно яблоко, немного крекеров и выпил стакан воды.
Горан, повеселев, покачал головой:
— Не бог весть какой ужин.
— Это был всего лишь полдник. А теперь я совсем не против съесть еще что-нибудь…
— Может, спагетти?
От такого предложения Томми радостно захлопал в ладоши. Горан погладил его по голове.