— Я… я умираю… — прохрипел Оуэн, чувствуя, как бешено колотится его сердце.
Но принцесса Эйслин лишь улыбнулась, а затем ласково провела рукой по его гладкой щеке.
— Нет… умирает только одна часть тебя, — пробормотала она, поцеловав его в кончик вновь ставшего аристократическим носа. — Зверь должен умереть — чтобы человек мог жить. Именно об этом и предупреждали меня предсказатели. Но тебе придется дождаться рассвета. Останься со мной — мы вместе будем ждать, когда взойдет солнце. Только тогда твое превращение завершится. И мы будем править этим королевством вместе — как король и королева.
И Оуэн любил ее — любил, как мужчина, впервые оказавшийся в постели с женщиной. Он был робок и неловок, смущался, как мальчик. Волк еще не умер — он словно прятался, укрывшись где-то под кожей Оуэна, он рвался наружу, уговаривая его перегрызть нежное горло Эйслин. Но все было напрасно — ее теплое тело обволакивало его, и внутри у него вдруг тоже стало тепло и спокойно. Капля за каплей истекала ночь — а Оуэн все качался на ее волнах и знал, что они скоро отнесут его к берегу. Это было чувство, ничего похожего на которое он не испытывал никогда.
Человеческое существо, возможно, называло бы это удовлетворенностью, доверием… может быть, даже любовью.
Но для Оуэна, бывшего правителя неприступной крепости, построенной еще его отцом, истребителя волков, который в конце концов сам превратился в зверя, дикого обитателя лесов, все это казалось лишь игрой его воображения. Закрыв глаза, он вдруг почувствовал, что делал нечто подобное и раньше, и не с одной женщиной, а со многими — только почему-то никогда еще ни с одной из них не испытывал такого восхитительного ощущения близости. Все его раздражение, ужас, муки, которые он испытывал, вмиг улеглись. Движения Эйслин под ним становились все яростнее, все нетерпеливее — а потом она вдруг вонзила ногти ему в спину, вздрогнула, застонала и обмякла.
Сам Оуэн достиг пика наслаждения как раз в тот момент, когда верхушки деревьев в дальней части леса уже купались в первых, еще робких лучах утреннего солнца. Он держал Эйслин в объятиях и мысленно пытался представить себе волка, напружинившегося, припавшего к земле в нескольких дюймах от вожделенной добычи. На какое-то мгновение ему это удалось… Но картинка, мелькнув, стала бледнеть и погасла, когда над лесом взошло солнце. Оуэну вдруг вспомнилось, как он еще мальчиком играл с отцом. Вспомнились звуки труб… сласти, которыми его угощал отец.
А все, что осталось в его памяти о тех днях, когда он пребывал в облике зверя, — глаза старого волка, того самого, кто наложил на него заклятие.
«Это знают лишь судьба да Господь Бог», — пообещал он тогда, пригрозив Оуэну вечным проклятием.
Какая жалкая… какая нелепая угроза! Какая злая насмешка судьбы — побывав в чистилище в облике волка, он, слава богу, вновь благополучно стал человеком. Уже проваливаясь в сон, Оуэн прижался губами к шее принцессы Эйслин и блаженно закрыл глаза, чувствуя, как солнце греет ему лицо.
Оуэн открыл глаза, когда церковный колокол басовито гудел, призывая всех обитателей замка на утреннюю молитву.
Он проснулся мгновенно, словно чья-то рука рывком вырвала его из ночного кошмара. Оуэн чувствовал себя совершенно разбитым, точно много дней и ночей подряд его трепала жестокая лихорадка. Кровь у него в ушах гремела, точно боевой барабан в тот далекий день, когда на поле боя он впервые почувствовал себя мужчиной. Она омывала его тело, растекаясь по жилам, о которых люди и знать не знают. И она твердо и недвусмысленно подсказывала ему, что он должен сделать — несмотря на эту омерзительно гладкую розовую кожу, покрывавшую теперь все его тело. Кровь точно знала, кто он, и неважно, кем он сам себя называл — человеком или зверем.
Оуэн бросил взгляд на принцессу Эйслин, уютным клубочком свернувшуюся возле него, — руки ее, словно в поисках опоры, обвились вокруг его шеи, грива шелковистых волос разметалась по подушке. Потом поднял глаза — в открытое окно был виден лес, аромат только что распустившихся роз смешивался с острым, мускусным запахом оленя, скользившего между деревьями в поисках самки. Наступал брачный сезон. Мимо окна, трепеща крыльями, пронесся голубь. Мир просыпался. И сердце Оуэна вновь глухо и тяжело забилось — казалось, оно растет, распухая на глазах, чтобы вновь, помимо его желания, превратиться в сердце дикого зверя.
Молодая женщина возле него потянулась, почесала нос и медленно приоткрыла глаза.
— Доброе утро, кузен, — прошептала она, подставив ему шею для поцелуя.
Свой выбор я сделал много лет назад, подумал Оуэн, хорошо понимая, что старый волк наверняка не сказал ему всей правды. Потому что настоящая его мука — то, что было ниспослано ему в наказание, — только начиналась. «Все было предопределено — еще до того, как я поднял руку на родного брата… до того, как в моей крови впервые проснулась жажда убийства, толкнувшая меня душить беззащитных женщин, наслаждаться их криками, — размышлял Оуэн. — Даже в облике человека я навсегда останусь тем, кто я есть — зверем.
Хищником.
Волком, которого гонит вперед страх перед тем выбором, который я обречен сделать, — и избавиться от этого страха можно, только убив».
— Кузен? — окликнула Эйслин, почувствовав, что в вытянувшемся возле нее теле происходит какая-то перемена.
Принцу Оуэну казалось, что голова его вот-вот треснет и разлетится на куски. Потом он вдруг почувствовал, как череп будто стал раздуваться, быстро увеличиваясь в размерах. Боль, страшная, нестерпимая боль вновь нахлынула на него, когда из десен вдруг высунулись и на глазах стали расти острые желтоватые клыки. Он оскалился и заметил, как на руках его, плечах и груди со страшной быстротой пробивается серая шерсть. На один страшный краткий миг Оуэн заколебался — лежащая рядом женщина была так молода, так прекрасна.
Однако сомнения его длились недолго.
Быстрый рывок — и он стиснул клыками ее горло, и сжимал его до тех пор, пока не услышал слабый негромкий треск.
Часовые, несшие караул на крепостной стене замка, позже клялись и божились, что своими глазами видели огромного волка, — выскочив из окна башни, он спрыгнул на землю и через мгновение скрылся в лесу.
XIX
Джим, мурлыкая что-то себе под нос, разглядывал свои ногти. Потом обвел взглядом нас, жадно ловивших каждое его слово. Впрочем, история уже закончилась. Ухмыльнувшись, рассказчик похлопал себя по карманам в поисках сигарет. Но я успела заметить, что взгляд его то и дело возвращался к моему лицу. Рукоятка ножа, которую я сжимала в руках, стала скользкой от пота. Мужчина с собаками куда-то исчез. Я слышала тяжелое дыхание сестер.
— Ты забыл рассказать, как заканчивается твоя история, — беззвучно выдохнула Ифе. Двустволка, переломившись, болталась в ее руках, словно какой-то садовый инструмент.
— Что, решили подарить мне еще одну минутку? — поинтересовался наш «сказочник».
Вместо ответа Фиона только покрепче стиснула то тяжелое и уродливое нечто, которое держала в руках. Присмотревшись, я догадалась, что она прихватила с собой гвоздодер Джима.