— Договорились. А почему бы тебе не дождаться Джейн?
— Джейн в это время будет в Аликанте, но день, когда она передаст рукопись, еще не назначен.
Решение Виолеты сделало меня счастливым. В ту ночь, лежа в постели, мы втроем обсудили планы. Виолета рассказала Джейн, что мы едем вместе, и младшая сестра изобразила сдержанную радость. Мне показалось, что новость расстроила Джейн, хотя она реагировала спокойно и не подшучивала над нами. Такое поведение всерьез встревожило меня.
Сидя на кровати в моей красной шелковой пижаме — моя подруга облачалась в нее, когда ей не хотелось заниматься любовью, — Джейн смотрела на нас с Виолетой. Джейн явно сердилась, но временами улыбалась, чтобы не выглядеть букой. Потом, решив лечь спать, потянулась к выключателю, но я не дал ей погасить свет, и тогда Джейн в ярости бросилась на постель, но тут же снова уселась; при этом грудь ее показалась в вырезе рубашки. Я медленно нагнулся и поцеловал ее в вырез, но Джейн тотчас застегнула пуговицу. Этот машинальный жест показал, насколько она сердита.
Виолета наблюдала за происходящим так, будто это ее не касалось. Потом поцеловала сестру, но Джейн отстранилась и снова насупилась, наморщив нос: она явно нам не доверяла.
— Что с тобой, Джейн? Почему ты сердишься? — спросила Виолета.
— Пустяки, ничего страшного. Правда.
— Мы всегда были искренни друг с другом.
— Да, только ты собиралась в Лондон, а теперь улетаешь с Рамоном на медовый месяц.
— А ты бы хотела, чтобы он остался один? Или предпочитаешь отправить меня с Барбьери, а самой прокатиться с Рамоном?
— Это было бы здорово, прости меня за эгоизм. Но, сама понимаешь, ничего не получится — передачу книги доверили мне, и отказаться от поручения было бы полной безответственностью.
— Я люблю тебя, Джейн, — вздохнула Виолета. — Не нужно дуться. Если ты будешь продолжать в том же духе, я улечу в Лондон и все вернется на круги своя.
Джейн разрыдалась, как маленькая. Она обхватила руками подушку, и полились потоки слез и безутешных жалоб; никакие разумные доводы не помогали. Это было нечто большее, чем ревность. Плач Джейн становился все громче, все горше, как будто ее посетило жуткое пророческое видение. Наконец девушка выпрямилась и объявила: да, она позавидовала нам, она не в первый раз ревнует к старшей сестре и больше не может делить с ней любимого мужчину!
В общем, наш изумительный тройной союз, так обогативший мою жизнь, дал трещину. Пока он длился, наша любовь казалась идеальной, но человек по природе — существо парное, как бы нам ни хотелось оказаться счастливым исключением.
— Не принимай все близко к сердцу, я ужасно нервничаю, и меня преследуют страхи и скверные предчувствия. Простите. Вы оба, пожалуйста, извините меня!
Закрыв глаза, Джейн придвинулась ко мне, чтобы я ее поцеловал. Я с нежностью повиновался, хотя присутствие Виолеты несколько сковывало меня. Мы обнялись, и старшая сестра не осталась равнодушной: она зарыдала и прижалась к нам.
— Думаешь, я не ревную, когда смотрю, как вы занимаетесь любовью? Но мы ведь договорились, — Виолета обращалась к Джейн, — что сможем поделить этого мужчину. Это была твоя просьба! Ты и твои фантазии завели нас в тупик. А мне-то до сей поры казалось, что все под контролем! Рамон полюбил меня, но ты захотела изменить реальность. Ты убедила нас обоих, что это возможно, и он поверил — так ему было удобней. То, что я сейчас говорю, должен был бы сказать он, не я. А теперь, как ни жаль, все рушится из-за твоей несдержанности, твоего инфантилизма, твоей неблагодарности! Для тебя это и начиналось как игра…
Я чувствовал себя неловко, страшно неловко. Мне не верилось, что мы докатились до такого. Хотелось уйти, но я не знал куда. На улице было холодно, очень холодно, а здесь выкрикивали обвинения, явно не предназначенные для моих ушей. Две женщины воевали за меня, но я не чувствовал себя польщенным. И мне казалось, что они воюют и за себя тоже, встав на защиту своих неповторимых личностей, своей независимости.
Я все же решил уйти, но этому яростно воспротивились обе девушки.
— Нет! Ты должен быть здесь, ты не можешь остаться в стороне от спора!
Моя попытка ускользнуть провалилась — ни Виолета, ни Джейн этого не хотели. Теперь мне оставалось только ждать, когда минует буря; обе девушки станут меня обвинять, что одну из них я ласкаю и люблю больше, или припомнят мои измены.
— Да, Рамон, ты думаешь, я не замечаю, как ты смотришь на Виолету? Уж мне-то известно, что ты влюблен в нее, а со мной проводишь время только из-за моей молодости, моего тела и постельных наслаждений!
— Это не так! — энергично запротестовал я.
— Не лги, Рамон. Я все больше верю, что это правда. Мне казалось, я люблю тебя сильнее, чем она, и… Вот почему я не выдержала, когда она напросилась поехать с тобой!
Сестры смотрели друг на друга с ненавистью. Теперь они молчали, но в их сверкающих глазах читались обвинения. Слава богу, они не потеряли головы и не начали драться. Но все равно ссора разразилась, и пути назад не было. Я должен был вытерпеть все это до конца.
Но, уверяю, в тот момент я не знал, какую из девушек люблю больше. Прежнее положение вещей полностью меня устраивало, но теперь все рушилось из-за банальной ревности… А я-то полагал, что мои подруги выше этого чувства!
Неожиданно, словно сговорившись, сестры уставились на меня. Они ожидали моего ответа, моего выбора, моего решения.
— Вы и представить себе не можете, как вы меня огорчаете. Как раз когда я решил, что обрел равновесие, нашел идеальный любовный союз, когда отбросил прочь эгоизм и добился счастья в нашей необыкновенной семье, вы принимаетесь ссориться, как девчонки, и разрушаете нашу чудесную утопию. Если бы мне достало мужества, если бы я вас не любил, я должен был бы покинуть вас навсегда, уехать подальше. Вы что, не понимаете, сколького мы достигли? Разве не заметили, каким все было совершенным? Вспомните, что мы чувствовали, когда целовались, болтали, смеялись! Неужели так сложно забыть о ревности и просто жить дальше?
— Я больше так не могу, Рамон. Я много выстрадала, и мне лучше остаться одной, чем терзаться и размышлять над нашим положением, — отозвалась Джейн. — Да уж, я вижу, как ты меня любишь. Ты выбрасываешь белый флаг!
В нашей спальне повисло молчание; оно поднималось к потолку, как дымка неприязни и печали. Мы грустно переглянулись.
Виолета молчала: она понимала, что чувства наши не умерли, что, возможно, все возродится, когда шрам зарубцуется и взаимная любовь двух сестер одержит верх. Бледная и печальная, Виолета глядела в угол, по ее щекам текли слезы, словно капли дождя. Но она не стонала, не взывала к жалости — только слезы бежали из покрасневших глаз. Выражение ее лица ясно доказывало, что все серьезно, что сегодня ночью мы в последний раз будем спать втроем на одном ложе.