Открыл ему Вилен. Лицо зятя было застывшим — ни одной эмоции. Непонятно, то ли оглушен известием, то ли настолько хорошо владеет собой.
— Показывай, где труп, — безо всяких рассусоливаний распорядился Старостин.
Зять молча проводил его в комнату, где временно квартировал с Лерой. До недавнего времени здесь спали Старостины-старшие — однако генерал все чаще стал перебираться из-под бочка женушки в свой кабинет. Но после того как дочка вышла замуж и ввела в дом зятя, решили, что теща съедет в бывшую девичью спальню Леры, генерал останется при своих в кабинете (впрочем, молчаливо предполагалось, что ему не возбраняется совершать набеги к Ариадне), а супружеское ложе из карельской березы отойдет Лере и Вилену.
И вот теперь поперек этой самой кровати в спальне лежала девушка. Признаков жизни она не подавала. Лицо ее смутно, отдаленно что-то генералу напоминало, где-то он ее видел. Семен Кузьмич послушал пульс на шее, потом на запястье. Бесполезно. Тело было еще теплое, но вернуть гражданочку к жизни возможным не представлялось. Глаза ее были полуоткрыты и пусты, рот осклаблен. Слава богу, покойников в войну генерал насмотрелся, различал, кто живой, а кто готов.
Из центра груди у девушки торчал нож. Кинжал этот, из дамасской стали, острый-острый, преподнесли Семену Кузьмичу на юбилей грузинские чекисты, и висел он у генерала здесь же, в спальне, на ковре, над кроватью. Кто-то взял его и нанес один, чрезвычайно успешный удар (с первого взгляда видится, что один).
Крови вылилось немного. Видимо, убийце, так сказать, повезло — первым же ударом поразил несчастную в сердце. При подобных ранах крови вытекает немного, наш естественный насос сразу останавливается, не выплескивает задарма животворящую жидкость.
— Кто такая? — отрывисто спросил Старостин своего зятя.
— Давняя наша знакомая, — передернул плечами Вилен. — Закончила пед. Работает в Люберцах, училкой. Зовут Жанна. Жанна Спесивцева. Вернее, звали.
— Откуда я ее знаю?
— Она на нашей свадьбе присутствовала.
— У тебя с ней что было? — в прежнем темпе задал провокационный вопрос генерал. Однако, где бы ни учился Кудимов, учителя у него были хорошие. На провокацию он не поддался, даже бровью не шевельнул.
— Ничего.
— Кто убил? — столь же коротко вопросил Семен Кузьмич.
Лицо Кудимова, и без того не слишком выразительное, словно закостенело.
— Не знаю, — лапидарно ответствовал он.
— Собери мне всех присутствующих, — распорядился Старостин.
— Они и так все вместе, в зале.
И вот генерал увидел их всех. Молодые, принаряженные. Потрясенные, взволнованные, заплаканные. На столе стояли забытые пирожки, винегрет и холодец. Бесполезно нагревались штофы с водкой, грузинским вином и крымским портвейном.
— Сейчас все, по очереди, назовут себя. Фамилия, имя и год рождения, — скомандовал Старостин.
Он зашел по пути в свой кабинет, где много прекрасных часов проводил наедине с собой или в компании бутылки «Арарата» и задушевного собеседника, того же самого Вилена. В кабинете он захватил трофейную ручку-самописку и стопку писчей бумаги. Начал опись с людей, лично ему знакомых.
Под номером первым значился Вилен Венедиктович Кудимов, возраст двадцать четыре. Зять, молодой человек очень крепкой наружности, с широченными плечами и пудовыми кулаками. Проучился с Лерочкой пять курсов в одной группе, а уже когда были они на дипломе, вдруг, здравствуйте-пожалуйста, сделал ей предложение. Рассмотрел, наконец? Или распределение приближалось, захотелось в столице, под крылышком тестя остаться? Впрочем, генерал зятя не осуждал, он и сам втайне думал, что брак по расчету — лучший вид брака, и дочку с тех пор, как она выросла, призывал выбирать мужа, прежде всего, разумом, и уж во вторую, или в последнюю, очередь — сердцем и, тем более, прочими глупыми органами. Главное, он сам кандидатуру зятя мало того что одобрил, еще и супруге сумел внушить, что этот провинциал для дочери наилучший вариант. «Если только, — мелькнула непрошеная мысль, — не сам Вилен сейчас стал первопричиной убийства».
Второй в списке значилась Валерия Семеновна Кудимова (в девичестве Старостина), которой как раз сегодня исполнилось двадцать четыре года. О ней, о своей любимой дочери, в качестве подозреваемой в убийстве генералу даже думать не хотелось. Он и не думал, хотя — что сделаешь с мозгом, иногда он выдает поток неконтролируемых ассоциаций, вот и теперь внутренний голос ехидно проговорил: «Дочь моя девушка крепкая, в волейбол по первому взрослому разряду играет, такая, если решит нож в сердце засадить, рука у нее не дрогнет».
Присутствовали на дне рождения и другие бывшие однокурсники Кудимова и Старостиной. Один из них — приметный, в форме лейтенанта-артиллериста. В ту пору, в конце пятидесятых, считалось не зазорным, а, напротив, даже престижным явиться в гости в военной форме. Тем паче для многих она была единственным полностью законченным нарядом, в котором гармонируют друг с другом и рубашка, и брюки, и китель, и ботинки, и шинель.
Парень-артиллерист был невысоким, коренастым, со светлым чубом и ясным взором.
Семен Кузьмич попросил представиться. Тот назвался — Радий Ефремович Рыжов, также двадцати четырех лет.
Имя и фамилия показались знакомыми. А, это тот самый, кого Вилен просил притормозить. Тесть и придержал, отправил на полигон в пустыню. Только что он здесь делает?
— В Москве проходите службу, товарищ лейтенант? — Спросил Старостин.
— Никак нет, — вытянулся перед старшим по званию Радий. — Нахожусь в столице в командировке.
«Хорошенькая командировка, в Белокаменную, — скептически подумал Старостин, однако вслух ничего не сказал. — Да и ничего особо странного, — успокоил он себя, — в Москве и поблизости много ракетных «ящиков» находится. И генерал обратился к следующему персонажу. Тот оказался ровесником и бывшим однокурсником зятя и дочери. Звали Владиславом Николаевичем Иноземцевым. Про него генерал тоже слыхивал что-то от жены и дочери, они вместе с Лерой в одной группе учились. Вроде нравился он ей когда-то, сто лет назад, на первом курсе, но внимания на Леру этот провинциал тогда не обратил. Вспомнилось: он и на свадьбе у Леры с Виленом был, стихи им читал. Кажется, этот Владислав с Виленом и Радием в одной съемной комнате проживали.
— А это моя жена, — представил парень столь же юную, как и он сам, особу.
— Фамилия, имя, отчество? — остро вопросил Семен Кузьмич.
— Иноземцева, Галина Ивановна, — промолвила та. — В девичестве — Бодрова. Что еще вас интересует?
— Отдыхайте пока. Я опрошу вас в свое время.
Вот эта девушка была если не красоткой, то довольно-таки, как говорилось в те годы, миловидной. Черные густые волнистые волосы, карие, блестящие, как вишни, глаза. «Она хороша собой, — кольнуло в сердце у генерала. — Как и убитая. В отличие от моей девочки». Галина оказалась единственной среди них всех, кто плакал. И выглядела она наиболее потрясенной. И еще генералу показалось, что с момента, когда он видел эту Галину последний (и первый) раз, на свадьбе дочери, она повзрослела, расширилась, раздалась. «Беременна девчонка, что ли?» — мелькнуло у генерала.