Не помню, как вернулся в коттедж, помню только, что стер кровь с кочерги носовым платком и бросил его в огонь. Следующее, что помню: мать помогает подняться по лестнице, укладывает в постель и бранит за глупую попытку встать. О встрече с офицером я не обмолвился ни словом. На следующее утро мне рассказали, что позже в коттедж приходил полковник Фицуильям и говорил, что пропали два джентльмена, но об этом я ничего не знал. О случившемся я молчал даже после того, как объявили об аресте мистера Уикхема. Я сохранял молчание и в те месяцы, что он сидел в тюрьме в Лондоне, но потом понял, что должен написать это признание, и в случае, если его признают виновным, правда выйдет наружу. Я решил все рассказать отцу Олифанту, и от него узнал, что суд над мистером Уикхемом состоится через несколько дней и нужно поторопиться, чтобы признание попало в суд до начала процесса. Мистер Олифант сразу же послал за доктором Мерфи, и сегодня вечером я все рассказал им обоим и спросил у доктора, сколько мне осталось. Трудно быть уверенным, сказал он, но вряд ли больше недели. Он тоже советовал написать признание и подписаться под ним, так я и сделал. Все написанное — чистая правда: ведь скоро мне придется отвечать за все мои грехи перед Богом в надежде на Его милосердие.
— Ему потребовалось больше двух часов, чтобы написать это признание, и то благодаря лекарству, которое я ему давал, — сказал доктор Мерфи. — У меня и преподобного Олифанта нет сомнений: он знал, что смерть неизбежна, и все написанное здесь — исповедь перед Богом.
После нескольких мгновений глубокого молчания зал вновь наполнился шумными выкриками, люди вскакивали с мест, вопили, топали ногами; несколько человек начали скандировать «Свободу ему! Свободу! Освободить!», толпа их поддержала, и скоро весь зал дружно повторял этот призыв. Скамью подсудимых окружило такое количество полицейских и судебных клерков, что Уикхема почти не было видно.
Вновь громоподобный голос призвал к тишине.
— Объясните, сэр, почему вы принесли такой важный документ в последние минуты суда, перед самым вынесением приговора? — обратился судья к доктору Мерфи. — Этот ненужный драматизм — оскорбление суду и лично мне, и я требую объяснений.
— Мы приносим самые искренние извинения, милорд, — ответил доктор Мерфи. — Документ подписан три дня назад, когда преподобный Олифант и я выслушали признание. Был поздний вечер, и на следующее утро мы сразу отправились в Лондон в моей карете, останавливаясь только, чтобы слегка перекусить и напоить лошадей. Как вы можете видеть, милорд, преподобный Олифант, которому за шестьдесят, совсем измучен.
— Слишком много стало процессов, когда важные показания опаздывают, — сказал с раздражением судья. — Однако похоже, вы не виноваты, и я принимаю ваши извинения. Теперь буду обсуждать со своими советниками наш следующий шаг. Обвиняемого отвезут обратно в тюрьму, где он будет дожидаться королевского помилования, которое рассматривается министром внутренних дел, лордом-канцлером, лордом — главным судьей и другими высшими судебными должностными лицами. Я, как ведущий дело судья, тоже имею право голоса. В свете последнего документа я не стану выносить приговор, но вердикт присяжных не отменяется. Но будьте уверены, джентльмены, английские суды не приговаривают к смерти человека, если есть доказательство его невиновности.
Шум в зале заметно ослабел, люди потянулись к выходу. Уикхем стоял, его пальцы вцепились в перила скамьи для подсудимых, костяшки побелели. Лицо белое и неподвижное, словно он пребывал в трансе. Один из констеблей разжимал его пальцы по одному, словно тот был ребенком. Между скамьей и боковой дверью освободили проход, и Уикхема, не бросившего прощального взгляда в зал, повели обратно в камеру.
1
Было решено, что Элвестон останется с мистером Микледором, на случай если понадобится помощь в оформлении документов для королевского помилования, и Дарси, всей душой стремившийся к Элизабет, отправился один на Грейсчерч-стрит. Элвестон пришел только к четырем часам и сообщил, что все процедуры для получения королевского помилования будут закончены к вечеру послезавтрашнего дня, и тогда он сможет забрать Уикхема из тюрьмы и привезти на Грейсчерч-стрит. Была надежда, что это удастся сделать, не привлекая внимания публики. Нанятый экипаж будет ждать у запасного выхода тюрьмы «Колбат», а другой, исполняя роль приманки, у главного. Преимуществом было то, что удалось сохранить в секрете пребывание Дарси и Элизабет у Гардинеров, а не в фешенебельной гостинице, как все ожидали; и если точное время освобождения Уикхема не предадут гласности, есть шанс доставить его на Грейсчерч-стрит без ажиотажа. Пока он содержался в тюрьме «Колбат», но тюремный священник, преподобный Корнбиндер, подружившийся с заключенным, договорился, что в день освобождения он переедет на какое-то время к нему и его жене. Уикхем выразил желание поехать к священнику сразу после того, как он все расскажет Дарси и полковнику, отклонив предложение мистера и миссис Гардинер пожить на Грейсчерч-стрит. Гардинеры чувствовали моральную необходимость сделать такое предложение, однако испытали облегчение, когда его не приняли.
— То, что Уикхем спасен, — чудо, хотя, надо сказать, присяжные вынесли нелогичный и неправильный вердикт: подсудимого не следовало признавать виновным, — сказал Дарси.
— Не могу согласиться, — возразил Элвестон. — Признание обвиняемого свидетели повторили дважды, и присяжные этому поверили. К тому же слишком многое осталось необъяснимым. Неужели капитан Денни вышел из коляски и побежал в густой и незнакомый лес в такую непогоду, только чтобы избежать неловкости при появлении миссис Уикхем в Пемберли? В конце концов, она сестра миссис Дарси. Скорее уж можно подумать, что Уикхем втянул капитана в некую противозаконную деятельность в Лондоне, а когда Денни отказался принимать в ней участие, заставил его навеки замолкнуть прежде, чем они покинули Дербишир.
Но было еще кое-что, способствовавшее такому вердикту, о чем я узнал, поговорив с одним из присяжных, пока еще находился в суде. Насколько известно, у старшины присяжных есть овдовевшая племянница, которую он нежно любит, ее муж принимал участие в Ирландском восстании и был убит. С тех пор он питает непримиримую вражду к армии. Будь это известно, Уикхем, несомненно, мог дать ему отвод, но у старшины другая фамилия, и его секрет остался нераскрытым. Уикхем еще до суда дал понять, что не собирается давать отвод кому-то из жюри, хотя у него было такое право, или обеспечить трех свидетелей, которые охарактеризовали бы его. С самого начала он держался как оптимист или, скорее, как фаталист. Заслуженный офицер, раненный при исполнении воинских обязанностей, теперь оказался судим своей страной. Если его честного слова, подкрепленного клятвой, недостаточно, то где ему искать справедливость?
— Меня мучает один вопрос — хотелось бы знать ваше мнение, — сказал Дарси. — Вы действительно верите, Элвестон, что умирающий мог нанести этот первый удар?
— Верю, — ответил Элвестон. — В своей практике я встречался с такими случаями, когда смертельно больные люди в критические моменты проявляли исключительную силу. Сам удар был слабый, и после этого он недолго ковылял в лесу, но я не верю, что до постели он добрался без посторонней помощи. Скорее всего Уилл оставил дверь приоткрытой, мать вышла, нашла его, помогла дойти до дома и уложила в постель. Возможно, именно она вытерла кочергу и сожгла платок. Но я думаю, и, уверен, вы тоже, что вынесение этих подозрений на суд публики не послужило бы на пользу правосудию. Доказательств нет, и никогда не будет, и, полагаю, надо радоваться скорому королевскому помилованию и тому, что Уикхем, показавший замечательную выдержку во время испытания, обретет свободу и начнет, будем надеяться, новую, более удачливую жизнь.