— Напугали, черти, — буркнул он. — Видали, что творится? Как этот хрен моего пацана вычислил, а?!
— Не кипи, Жека, — остановил его один из близнецов. — Явно Бес снабдил кента фоткой. Сейчас все тихо разрулим. Нам ведь главное, чтобы малец не испугался. Действовать будем так…
Через пять минут Хохол скачками несся к парковке, думая только об одном — успеть до того, как незнакомец посадит Егора в машину. Успел он как раз вовремя: мальчик вместе с провожатым уже шел по парковке.
— Эй, кентяра! Тормозни на секунду, базар есть! — рявкнул Хохол, и незнакомец развернулся, моментально перехватив Егорку за капюшон куртки.
— Папа! — Егорка рванулся навстречу отцу, но незнакомец крепко его держал. — Пусти, ты чего? Это мой папа!
— Стой на месте, Хохол! Стой и не двигайся, иначе головенку твоему выродку отверну! — в руке у незнакомца блеснуло лезвие десантного ножа, которое он приставил к горлу мальчика.
Хохол замер.
— Егорка, сынок, не шевелись и не бойся, — велел он, стараясь говорить как можно спокойнее. — Слышь, кентяра, давай так: ты пацана отпусти — и сам уйдешь целым.
Незнакомец расхохотался:
— Ага, отсюда уйду — а дома меня Бес достанет. Нет, Хохол, не проканает. Пусть твоя баба деньги сюда привезет, какие должна, а я пацана не трону. И не скажу ему того, что собирался.
— Она ничего ему не должна. А Бес твой — шакал поганый, ребенком прикрылся, — сплюнул Хохол.
— Ну, тогда будет по-моему. Хотя выбор есть — могу интересную сказку ему рассказать… Хочешь интересную сказку, выродок? — незнакомец встряхнул замершего бледного Егорку за капюшон. — Или просто по горлу — вжик! Выбирай, папаня. И звони своей красавице, пусть шевелится. Мне мокруха тоже не нужна — да еще ребенка, западло это.
Хохол чувствовал, как от напряжения болят все мышцы, как в голове что-то щелкает и разрывается от невозможности кинуться и задушить глумящегося над ним урода. Нельзя — там мальчик, он и так очень напуган… Краем глаза Женька увидел, как на заборе парковки появился один из близнецов с пистолетом в руках. В тот самый момент, когда парень нажал на курок, Хохол в прыжке успел подмять под себя Егорку и закрыть ему глаза.
— Папа, папа, ты что, мне ведь больно! — верещал под ним мальчик, стараясь выбраться, но тело Хохла стало неожиданно ватным, и он сам не мог понять, что происходит. «Ну, не в меня же он попал», — пронеслось в голове, а потом стало тихо и темно.
— Вы не беспокойтесь, мэм, с вашим мужем все в порядке. Сердечный приступ — ну, в его возрасте это объяснимо, учитывая обстоятельства. — Щеголеватый красавец-доктор в начищенных до блеска ботинках от «Гуччи» протянул сидевшей перед ним в кресле Марине пластиковый стаканчик: — Выпейте, это поможет.
Коваль опрокинула в себя содержимое стакана, даже не спросив, что там. Полчаса назад ей позвонили из больницы и попросили срочно приехать. В такси она не находила себе места, курила, не обращая внимания на робкие протесты водителя, и даже послала его по-русски, чего тот, конечно, не понял, но по тону догадался, что терпеть табачный дым придется.
В палату к Хохлу ее проводил этот самый красавчик, отрекомендовавшийся кардиологом. Женька лежал, подключенный к кардиомонитору, лицо его было бледным, а рядом на стуле, сжавшись, как воробей, сидел заплаканный Егорка.
— Грегори, мальчик мой! — Марина кинулась к сыну, обняла его и погладила по голове.
— Мама! Мама, это я виноват… я виноват, что папа… — зарыдал Егорка, начисто забыв главное правило, внушаемое ему отцом с пеленок: «мужчины не ревут, как телки». — Я пошел с тем дядькой… Он сказал, что его прислал дядя Гриша… я пошел с ним… а потом…
— Т-с-с-с, все, хватит! — перебила Марина, поняв, что у мальчика вот-вот начнется истерика. — Мы поговорим об этом позже. Сейчас главное — чтобы папа поправился.
Она оставила сына и присела на край кровати, вглядываясь в мертвенно-бледное лицо мужа. «Дурачок ты мой… Уже старый, а все дурачок. Опять закрыл меня собой, опять спас. Мне не хватит жизни, чтобы отблагодарить тебя…»
— Маринка… — вдруг хрипло проговорил Хохол, и Коваль вздрогнула. — Все… в порядке… он… он… не успел… не сказал…
— Да-да, я поняла, — перебила она, закрывая ему рот ладонью. — Ты поправляйся, а потом решим, как нам обезопасить себя от Беса.
Хохол кивнул и закрыл глаза.
«Мне придется сказать Егору… Придется сказать ему, что я не родная мать, — иначе всегда будет кто-то, кто захочет нас этим шантажировать. Да, я скажу. Непременно скажу, но не сейчас, не сегодня. Пусть отойдет от шока. Скажу. Так надо».
Еще никогда в жизни Марина Коваль не была так уверена в правоте принятого ею решения…
«Книга. Казалось бы — ну, что такого может быть в пачке скрепленных вместе листков в черно-белой обложке? Негатив-позитив… Кто есть кто — не разберешь даже, а сколько проблем, сколько грязи, сколько трупов. И опять, опять эта чертова страна, из которой я выдирался с кровью столько лет!»
Черноволосый мужчина в дорогом костюме и черной рубашке с раздражением бросил на откинутый столик книгу и закрыл глаза, удобнее устроившись в самолетном кресле. Сидевший впереди него помощник осторожно выглянул из-за высокой спинки, убедился, что шеф задремал, и двумя пальцами забрал так раздражавшую того книгу. С виду обычная детективная мура — а вот поди ж ты, натворила дел.
— Черт бы тебя побрал, ну почему именно в мое дежурство?
Максим Нестеров, высоченный тридцативосьмилетний врач-травматолог больницы скорой помощи, спускался по лестнице в приемное отделение. Пять минут назад он получил вызов — «Скорая» привезла кого-то из ДТП, «дорожки», как здесь это называли. Дежурство тридцать первого декабря само по себе не подарок, а уж операция в такой день — и вовсе. Но Нестерова дома никто не ждал — жена Светлана вот уже два года как перешла в разряд «бывшей» и уехала в столицу, прихватив с собой трехлетнего сына Тимофея. Красавец и умница Нестеров был завидным женихом, однако всех потенциальных больничных невест держал на расстоянии вытянутой руки, боясь снова обжечься, как со Светкой.
— Максим Дмитриевич, в женский пропускник идите! — крикнула регистратор, и Нестеров, вздохнув, повернул налево.
На каталке лежала молодая рыжеволосая женщина. Обе ноги плотно упакованы в проволочные шины от бедер до стоп, прямо поверх узких темно-синих джинсов. Рядом на полу валялись высокие лаковые сапоги-ботфорты на низком каблуке, там же — короткая белая норковая курточка с капюшоном, вся в буро-коричневых пятнах. Голову пострадавшей украшала повязка, уже пропитавшаяся на лбу кровью. Веки плотно сомкнуты, аккуратный носик вымазан кровью, над правой бровью длинная ссадина.
— Сознания нет, пульс шестьдесят, давление сто на семьдесят. Закрытая черепно-мозговая травма, множественные переломы нижних конечностей, — забубнил рядом фельдшер со «Скорой». — Введено… — Но Нестеров уже не слушал, отдавал распоряжения сестре и двум санитарочкам.