Михаил Петрович сидел на кровати, вжав голову в могучие плечи. Облизывал серые губы. Потом произнес хрипло:
– Он несчастный мальчик. Он не изменился, когда стал богатым и сильным. Этот Кравцов отбил у него Наташу, и Паша решил отомстить и ей, и ему. Наташка – продажная сука. Она смеялась Паше в лицо. И Паша отомстил. И я помог ему. Как же не помочь ему, если он один-единственный человек, которого я когда-либо любил. Даже после того, как я бросил его мать и женился на этой суке Нинке. А я ему ничего не дал… даже фамилия у него – и та материна.
Мне вспомнились смущенные и отведенные в сторону глаза Нины Григорьевны, когда она говорила о Паше Матвееве: «А отец его… а отец его сторожем в церкви работал и по пьянке с колокольни упал».
Вот, наверно, с тех пор и сдвинулся Михаил Петрович по фазе. Хотя нет, вероятно, таким он был от рождения, потому что…
– …Не родился бы тогда у вас такой сын-выродок, – договорила я свою мысль вслух. – Паша, надо думать, пообещал вам кусок от того жирного финансового пирога, что останется после Кравцова. Человека, что наставил вам рога в Сочи в июле семьдесят пятого и представился вашей жене как Эрик. Кстати, а где ваш сынок?
– А он умер, – хрипло сказал Михаил Петрович. – Мы выбрались из подземного хода, и через несколько метров он упал и умер. Ему же голову пробили канделябром.
– Понятно, – сказала я и, подняв глаза на застывшую в дверях Нину Григорьевну, слышавшую последние слова своего мужа, произнесла:
– На этот раз, кажется, я не смогу пообещать вам, Нина Григорьевна, что никто не арестует вашего мужа…
Николаев сказал правду. Через несколько дней в самом деле нашли труп молодого мужчины с пробитой головой. И хотя ребята Кравцовой прочесывали окрестности виллы Джино, его не сразу обнаружили, так как он лежал в глубоком овраге…