— Коля Кудрявцев продавал американцам раритеты? — воскликнула я.
— В доле был… Да. Кудрявцева никто валить не хотел, он сам… сам напросился.
— Не поняла! Ты говоришь, что Кудрявцев продавал раритеты?
— А он этим давно… Он начальный капитал для своего бизнеса таким манером и накачал. Сначала барыгам толкал, а потом серьезное дело… Вот Родион… у него такой же голос, как у тебя сейчас, был, когда он узнал, что Кудрявцев накопанное золотишко и ценности сбыва…ет. Он меня, гнида, и… сманил. Всех сманил, сволочь короткошерстная. — Произношение Артиста стало более четким, наверно, разбитые губы, язык и поврежденные зубы и десны приноровились уже к изменениям в артикуляции. — Этот Коля… иуда. Всех нас сдать хотел. Да только я раньше… раньше узнал.
— Что узнал? — спросила я. — От кого? Говори, не молчи!
— Коля отрыл… отрыл. Я узнал, позвонил ему, он приехал. Приехал в…
— В «Суффикс»?
— Ну да. Я по-хорошему, никто его убивать и не хотел вовсе. Нет. Крысятничал… я — наказать, а тут… В общем, получилось так, что Родион на очнике завалил Уварова из ствола. А на другой день… с концами пропал он. Это дело рук… дело рук Ключа. Он, падла расписная, хочет все по-старому поставить, только… только власть уже сменилась, поздняк уже метаться. А Колю никто валить не хотел…
В моей голове был полный сумбур, не менее бесформенный и разваливающийся, чем произношение Артиста и соотносимость его слов и фраз между собой. Такое впечатление, что свора псов рвала на клочья мясо. Но, наверное, большой кусок мяса оказался, если устроили такую свару.
— Что за мясо? — машинально воскликнула я.
Он открыл второй глаз — страшный, налитый кровью, невидящий:
— К-какой… какое мясо?
— Я говорю, из-за чего такой сыр-бор? Не могло же быть на пустом месте?
Я слышала, как за моей спиной зашевелился, запыхтел Борис Сергеевич. Наверно, я затронула ту самую тему, из-за которой и поувечили вот так Ваню Артиста, из-за которой и положили столько человек.
— Это… это ты у своего босса спроси, — прохрипел он.
— Я бы спросила, да только не знаю, где он!
— Где-нибудь… недалеко отсюда. Но Колька Кудрявцев… я только потом понял, что… какие мы дураки. Вот то-то он тогда молчал… ни слова. Ни слова. Ска-а…
— Ты убил Кудрявцева? — воскликнула я. — Но… как же…
— Его никто не… не убивал. Я ему просто позвонил… на… на могилу.
— К-куда?!
— То есть — н-на мобилу. Оговорился. Он сам себя убил, жадная сука. Но молчал до последнего. Молчал, молчал… Я только потом понял, понял, почему молчал… но вот я и теперь промолчу. Молчание — зо-ло-то…
— Значит, это ты?.. — воскликнула я, и перед глазами всплыло лицо Ани Кудрявцевой. — Значит, это ты убил Колю?
— Какая ты… дура! — вдруг через силу выкрикнул Артист, и что-то теплое брызнуло мне на лицо. — Я ж тебе говорю, что он… что его… молча…
— Вы у него спросите, зачем он вас хотел убить, — холодно сказал из угла Злов. — Он ведь не сам. Он своими руками никогда ничего не делал. Последний раз, наверно, ему пришлось своими руками работать, когда он в пятнадцать лет в туалете онанизмом занимался. С тех пор все чужими руками…
— Вот уж ты, Боря, точно помолчал бы, — выдавил Артист. — Уж кто паразит… паразитиру… на чужом горбу катается, так это ты. А то, что ты сюда вот ее приволок, то это только ты дурак. Ничего я тебе не скажу.
— А ей?
А с какого перепугу… с какого перепугу я ей должен говорить-то? — отозвался Козлов, закрывая глаза. — Ничего. Те, кого она жалеет, сами виноваты, что долю свою приняли. Добровольно. А доля…
Кольнуло что-то под сердце, когда он выговорил зловещее: «…сами долю свою приняли». Я протянула руку и, с силой тряхнув Артиста за плечо, воскликнула:
— Скажи, он… жив? Родион — жив?
Артист с трудом приоткрыл один глаз, в горле его, как в засорившей раковине, заклокотало, наросло и прорвалось длинное и мучительное усилие. Мне показалось, что он отрицательно мотнул головой. Все сжалось и похолодело внутри.
— Нет?!
— Я не… не знаю, — выбулькнул он.
— Он не знает! — вдруг выкрикнул Злов, подбегая к Артисту и со всего размаху ударяя его ногой в лицо. Несколько капель крови попали мне на одежду. Я отпрянула. — Он не знает! — злобно прокричал Борис Сергеевич, пиная упавшего на пол человека. — Сначала убили Кудрявцева, потом четверо «быков» легли, потом этого Кирю взорвали, Шульгин куда-то исчез, вот на Марию покушение организовали — и он не знает, из-за чего все это! Да никогда не поверю, что… Что не поделили, сволочи?!
Лежа на полу, Артист вытянулся во весь свой немалый рост, и на его изуродованном лице появилось нечто вроде улыбки. Он произнес:
— Боря… да только не тебе. Кому угодно… но только не такой жадной жирной твари, как ты. Я-то догадался, где… только буду молчать, как молчит… молчит…
— Кто, что молчит?! — рявкнул Злов, кажется, окончательно теряя контроль над собой.
— Молчит золото, — донеслись до него слова его недавнего подручного.
Слова эти оказались последними. Голова Козлова упала на каменный пол с беспомощным глухим стуком, как падает, рассаживаясь ярко-красными изнутри полосами, большой арбуз. Тело Артиста обмякло.
Мне не нужно было подходить ближе, чтобы понять, что он мертв. Достаточно было почувствовать.
Злов взглянул на меня в какой-то агрессивной сумбурной растерянности.
— Нет, каков мерзавец, — повторял он, — каков мерзавец, ты только подумай. Ну?
— Да, действительно, редкий мерзавец, — механически проговорила я. — Умер, не дав себе труда уведомить вышестоящее начальство предварительно за две недели, как это полагается по Трудовому кодексу. Или у вас на Украине другой Трудовой кодекс?
— Кодекс… какой кодекс? — пробормотал Борис Сергеевич. Потом, верно, это не самое невинное слово совершило некий мини-переворот в его мозгах, потому что он покосился на меня сначала подозрительно, потом еще более подозрительно, а потом в его глазах блеснуло что-то вроде страха. Его легко можно было понять. Только что на моих глазах он убил человека, и я стала самым что ни на есть прямым тому свидетелем. Нет, убил он его непредумышленно, просто не рассчитал силы ударов, нанесенных в голову и корпус, но, думаю, здесь словечко «непредумышленно» едва ли актуально: ведь до моего прихода Борис Сергеевич вполне сознательно сделал из своего недавнего единомышленника, так сказать, котлету по-киевски.
Я едва успела дотянуться до него, когда он вдруг отпрыгнул, как неплохой такой кенгуру, и попытался выскользнуть из помещения, ставшего роковым для Артиста. Еще бы чуть-чуть, и он захлопнул бы дверь перед моим носом, и тогда никаких моих усилий было бы недостаточно, чтобы одолеть чудовищную эту преграду, отделявшую меня от свободы. Счастье мое, что я успела все-таки придержать его, цепко перехватила запястье, а потом четким ударом колена под ребра сбила ему дыхание. Он провыл что-то вроде «су-ука! » и согнулся вдвое; сложился, как велосипед с разборной рамой. Я вскинула глаза и увидела, как по коридору к нам бежит охранник Злова, на ходу расстегивая кобуру пистолета. Неизвестно, чем бы это все закончилось, но вот только Борис Сергеевич резко выставил руку с конвульсивно растопыренной пятерней в сторону своего бодигарда и гаркнул: